Женщина снова склонилась к ногам Раданды. В тот же миг раздалось ужасное рычание, громадная фигура великана распрямилась, он сорвал с себя цепь, на которой висел опаловый сфинкс, и бросил её, ловко рассчитав удар, так, чтобы вся тяжесть цепи попала женщине в голову. По тому свисту в воздухе, который вызвала летящая цепь, я понял, что металл, соединявший длинный ряд головок сфинксов, был необычайно тяжёл и что женщина будет неминуемо убита.

Рука Иллофиллиона мгновенно протянулась навстречу летящей цепи, в воздухе мелькнула огненная молния, что-то треснуло, и я увидел, как цепь, описав в воздухе зигзаг, ударила по голове своего владельца. Он рухнул на пол, задел стол и опрокинул его на себя. Длинный стол схоронил под собой его фигуру.

В тот же момент, когда Иллофиллион остановил полёт цепи, я почувствовал, как силой Флорентийца из пластинки-амулета, подаренного мне Дартаном, вылетело несколько жёлтых молний, соединившихся вокруг головы женщины, образуя венец.

Раданда склонился над женщиной, поднял её и обнял, подозвал Лалию, Нину и Никито.

– Отведите её к привратнику. Там уже ждут носилки. Помогите отнести её в больницу и оставайтесь при ней, пока я не приду. Она будет в беспамятстве, не смущайтесь этим. Я скоро приду.

Оглянувшись, Раданда улыбнулся леди Бердран и поманил её пальцем.

– Иди и ты с ними, Светляночка. Да и вы, друзья, помогите им, – обратился он к Бронскому и Игоро. – Там ваша помощь будет нужней и важней.

Я впервые увидел Герду за всё это время. Она была бела как лилия и, несмотря на тёмный цвет волос, слово «Светляночка» как нельзя больше подходило к ней. Мне казалось, что она не дойдёт даже до порога, не только до больницы, так была она хрупка, так слабы и неуверенны были её движения. Когда она поравнялась с сияющим образом Али, я видел, как Он положил ей на голову свою чудесную руку, но знал, что она не видела Его. От прикосновения руки Али она вздрогнула, но тотчас же выпрямилась, вся засветилась, на её бледных щеках заиграл румянец, и Герда стала неотразимо хороша.

Когда вся группа наших друзей вышла, уводя еле двигавшуюся красавицу, прелесть которой можно было сравнить, пожалуй, только с красотой Марии Магдалины, в трапезной на несколько минут водворилась гробовая тишина. Я почувствовал, что Андреева собирает своё самообладание и все свои силы, и последовал её примеру. Я весь ушёл в молитву Флорентийцу о помощи несчастным, наступление грозного момента жизни которых я предчувствовал. У меня снова сделалось такое ощущение, точно я вышел из тела, как некоторое время тому назад. Я не успел отдать себе отчёта в этом, как увидел возле лежавшего на полу великана стоявшего Рассула. Только я хотел поточнее убедиться, что это именно он, как вдруг увидел ещё одну, новую сияющую фигуру, в которой без труда узнал Франциска.

– Мой бедный брат! Милосердие даёт мне последнюю возможность ещё раз обратиться к тебе с увещеваниями, – раздался снова, на этот раз полный мольбы, голос старца. – Встань, дружок. Убедись в бессилии злобы и лицемерия. Ты запуган своим грозным приятелем, но ведь ты видишь, к чему привела его строптивость. Постепенно – от строптивости к гордыне, от гордыни к надменности и сарказму – он пришёл к постоянному раздражению, отрицанию и злобе. Он завладел твоей волей. Теперь он лежит бессильно и не страшен тебе. Подойди к великому Учителю, не бойся. Ты ещё можешь найти прощение, можешь начать трудиться, в труде очиститься и войти в великое Светлое человечество. Но поспеши, дитя моё несчастное. Мгновения идут, судьба твоя ещё в твоих руках. Но ты у последней черты, поспеши!

Не успел отзвучать голос старца, как чёрная фигура резко выпрямилась, сбросила капюшон со своей головы, и перед нами появилось лицо… Хватит ли у меня умения описать его? Чертами оно, пожалуй, было даже красиво. Это было бледное лицо в рамке иссиня-чёрных волос, узкое, дерзкое. Вся фигура этого человека, тоже узкая, стройная, была нечеловечески тонка и, завёрнутая в какую-то плотно облегавшую одежду, была похожа на огромную змею. Глаза у него тоже были змеиные, узкие и ярко-жёлтые. Они поражали неприятным выражением со странным сочетанием угрюмости, дерзости, лживости и страха. То, что этот человек был трусливым и коварным злодеем, лицемером и лгуном, для меня не оставляло сомнения. Но почему он и великан оказались здесь, этого я понять не мог.

Человек стоял молча, глаза его бегали от лица Иллофиллиона к лицу старца и обратно, точно ища лазейку, за которую ему можно было бы зацепиться. Мгновения всё шли в полном молчании. Вдруг я увидел ещё одну внезапно возникшую сияющую фигуру и чуть не вскрикнул от изумления, узнав в ней сэра Уоми.

– Подойди сюда, несчастный человек. Тебе в последний раз устами твоего доброго наставника предоставляется возможность выйти из кольца лжи и предательства, – раздался голос Иллофиллиона.

Человек, очевидно, хотел снова сесть, а не идти. По лицу его проскользнула судорога, и он изогнулся всем своим тонким телом, что ещё больше подчеркнуло его сходство со змеёй.

Иллофиллион пристально смотрел на него. Наконец он поднял руку и грозно сказал:

– Повинуйся!

Человек-змея задрожал с головы до ног, хотел снова накинуть на себя свою чёрную рясу, но руки его тряслись так, что он не смог сделать этого. Наконец ряса упала у его ног, он с трудом высвободил их и стал медленно приближаться к нам. На лице его, бледном и раньше, теперь вообще не оставалось никаких признаков жизни. Приобретшее какой-то трупный цвет, оно было лишено всякого выражения, точно это была маска, вылепленная художником, но не одухотворённая. Ни единой мысли, ни даже признака страха, так незадолго отражавшегося на нём, – ничего не мог я уловить на этой маске. И шёл он, как автомат, точно всё, что составляло суть его жизни несколько минут назад, сейчас покинуло его, оставив одну его внешнюю скорлупу. Как ни медленно он шёл, но всё же настала минута, когда ему пришлось подойти к Иллофиллиону и встать перед ним.