Хедли Булл выделял пять этапов, или уровней, «антизападных революций» в XX в. На первом – шла борьба за международное признание (правовую легитимность). Наиболее ярко этот этап прошли Турция, Египет, Япония, Китай, которые добились восстановления и признания формальной независимости, но при этом продолжали рассматриваться как «подчиненные» по отношению к Западу страны. Второй этап – политический, когда бывшие колонии требовали не только признания равноправия государств de jure, но и свободы от политического доминирования бывших метрополий de facto. Третий уровень – расовый, борьба за отмену рабства и отказ от примата превосходства «белого человека». Четвертый уровень – экономический, противостояние западному доминированию в мировой экономике. Наконец, пятый этап – это «антизападная революция» в сфере культуры, выразившаяся в противостоянии западному культурному ориентализму: универсализации либерального понимания прав человека, принципов «хорошего управления» и т.д. Первые четыре фазы «антизападной революции», по Х. Буллу, хотя и были направлены против Запада и его доминирования, активно эксплуатировали западные концепции свободы, равенства, справедливого порядка, – тем самым по своей сути они представляли социально-политическую вестернизацию (отчасти это обусловливалось тем, что местные элиты, которые находились в авангарде политического процесса, были воспитаны в лоне западной культуры и ориентировались на западную цивилизацию). При этом в пятом уровне «антизападной революции» Х. Булл видел фундаментальные отличия, поскольку она становилась революцией «против западных ценностей как таковых» [Bull, 1985, p. 223] и, соответственно, ее последствия вели к росту конфликтности и разобщенности.

Феномен «Аль-Каиды» можно считать следствием пятой фазы «антизападной революции» – противодействием гегемонии Запада в мировой политике. Однако, несмотря на масштабные теракты (в Нью-Йорке 11 сентября 2001 г., в Мадриде 11 марта 2004 г. и в Лондоне 7 июля 2005 г.), влияние «революции» «Аль-Каиды» на трансформацию международной системы и доминирование в ней Запада оказалось незначительным. В этом ключе появление ИГ можно рассматривать как новый этап антизападной революции на Ближнем Востоке, нацеленный на демонтаж западной модели государственного и общественного устройства, девальвацию ценностей либеральной политической культуры и слом западноцентричной системы международных отношений. Последствия новой фазы антизападной революции для будущего международного сообщества могут быть гораздо серьезнее и драматичнее, чем это было характерно для всех предшествующих ее этапов.

Во-первых, ИГ отвергает право государства и его секулярных институтов на формулирование общепризнанных «правил игры», утверждая теократический принцип правления и теологические источники права. Парадоксально, что ИГ, с одной стороны, на идеологическом уровне стремится создать новый региональный порядок, в рамках которого границы между государствами должны быть прочерчены, исходя из религиозной идентичности, с другой – задумывается о признании в качестве полноправного субъекта международного сообщества [Bielat, 2015].

Во-вторых, ИГ формулирует свое понимание международных отношений и миропорядка вне рамок традиционного западного сообщества государств. ИГ позиционирует себя как «глобальное государство», обращаясь к населению разных стран по всему миру, не ограничивая ареал распространения своей радикальной идеологии и альтернативных моделей общественного и государственного устройства [McCants, 2015, p. 100]. Трактовка исламской цивилизации ИГ – это модель мира с центром в виде ИГ и с периферией, которая представляется в рамках традиционного деления на «мир ислама» (Дар аль-ислам) и «мир войны» (Дар аль-харб) [Hansen, Mesoy, 2009, p. 317–320; Вайс, Хасан, 2016, с. 23]. Неприемлемы для ИГ и принцип невмешательства (основополагающий для современного международного права), и секуляризм (отличительная черта западной модели современного государства). ИГ предлагает альтернативные парадигмы войны и дипломатии. Так, ведение войны для ИГ – это не есть «продолжение политики только иными средствами», в известной формуле Карла фон Клаузевица [Клаузевиц, 2007, с. 30], когда целью любой войны является мир на условиях, благоприятных для победившей стороны. ИГ не использовало ни атаку на редакцию «Шарли Эбдо» в Париже (7 января 2015 г.) ["Ozdemir, 2015] и последующие многочисленные одиночные теракты, ни взрывы в Анкаре, унесшие жизни 102 человек (10 октября 2015 г.), ни массовые теракты в Париже, где число погибших превысило 130 человек (13 ноября 2015 г.), для предъявления ультиматумов или дипломатических требований, т.е. всего того, что характерно для традиционной парадигмы «войны как продолжения политики».

В-третьих, ИГ предлагает свой вариант геополитики, который Уильям Маккантс в своей книге «Апокалипсис ИГИЛ» назвал «эсхатологическим» [McCants, 2015]. Провозглашение «халифата» ИГ в июне 2014 г. означало начало ревизии устоявшихся границ между арабскими государствами Ближнего Востока и их переформатирование по линиям этноконфессионального размежевания. Причем ИГ представляло это не как сецессию или банальный передел земли, а как внедрение альтернативной модели суверенитета – не этнотерриториального, а «религиозно-политического» [McElroy, 2014]. Тем самым ИГ осуществляло символический демонтаж основ Версальско-Вашингтонского порядка, установление которого означало крушение последнего халифата – Османской империи [Sennott, 2014].

Эсхатологическая геополитика ИГ предполагает не только борьбу с «врагами халифата» на Западе, но и с мусульманами, которые не вписываются в парадигму радикального суннитского ислама (для обоснования этих подходов в риторике ИГ используются специально подобранные фрагменты религиозных текстов). Иными словами, хотя ИГ и стремится позиционировать себя в рамках традиционного «столкновения цивилизаций», при котором роль главного и непреходящего врага отводится Западу, «география врагов» ИГ оказывается существенно шире. ИГ заявляет о себе как об истинном представителе «исламского джихада», для которого насилие – норма политического бытия, особенно в отношениях с противниками – будь то государства или конкурирующие повстанческие группировки [Walt, 2015].

Особенно рельефно эсхатологическая геополитика ИГ проявляется в «бинарной топонимике» – накладывании коранических пророчеств на сегодняшнюю реальность – захваченные города, места сражений и т.д. (в подтверждение важной для вербовки новобранцев идеи близкого конца света) [Berger, 2015]. Например, современный сирийский город Дабик стал у ИГ кораническим Дабиком, с которым связан известный хадис о мусульманском Малахиме (аналог Армагеддона): «Последний час (истории) не прибудет, пока римляне не высадятся или в аль-Амаке, или в Дабике» [McCants, 2015, p. 98]. Не случайно свое сетевое издание идеологи ИГ назвали «Дабик». Для ИГ эта «бинарная топонимика» и использование коранической географии крайне важны с точки зрения ревизии регионального порядка на Ближнем Востоке, соотнесения его с традиционными исламскими концепциями размывания национально-государственных идентичностей. Стратегия коранической текстуализации объектов территориальной экспансии ИГ служит обоснованием онтологического статуса ИГ как единственного борца за ислам.

В-четвертых, ИГ отрицает саму идею международного сообщества в западноцентричном его понимании, поскольку опирается не на модель суверенного национального государства, а на заложенную в исламе концепцию уммы, т.е. сообщества мусульман, в рамках которого отсутствуют межэтнические или межгосударственные границы [Наумкин, 2006]. ИГ не только утверждает отсутствие разделения политики и религии, как в идеальной для него модели государства времен праведных халифов (632–661) [Saikal, 2008], но и предлагает альтернативные модели государственности, где суверенитет принадлежит не нации, а мусульманской умме 12 . Создавая свой «халифат» в «коранических границах», ИГ игнорирует принципы территориальной целостности существующих государств и их территориальный суверенитет [Mecham, 2015], тем самым демонстрируя свое отношение к западной системе суверенных государств на Ближнем Востоке – как к наносному явлению, не соответствующему исламской доктрине. Символическим подтверждением отрицания западной модели национальной государственности и гражданства служит показное сожжение иностранцами своих паспортов, после того как они присоединились к ИГ [French.., 2014; Wyke, 2014]. Сжигание удостоверений личности – это отказ от существующих маркеров национальной и государственной идентичности. Тем самым ИГ восстает против основ международного сообщества, как его определяли классики английской школы международных отношений – международного права, государственного и территориального суверенитета, равенства стран и индивидуальных свобод.