Картографический процесс начинается с отбора автором элементов реальности, которые будут отображены, – базовая картографическая основа включает ряд видимых объектов (социально-экономические объекты, гидрография, рельеф, транспортная инфраструктура), а также тематическое содержание, которое варьируется в зависимости от типа карты и ее назначения [Monmonier, 1996].

Уже на этой стадии происходят первая генерализация и апроксимация, которая бывает крайне заметна, когда речь идет об острых геополитических вопросах (включение Крыма на сервисах Яндекс-карты весной 2014 г. в состав Российской Федерации и игнорирование этого сервисом Google maps) и менее заметна в менее конфликтных территориях. Выбор математической основы (масштаба, проекции и способов отображения масштаба) является следующим шагом моделирования картографической продукции. При составлении тематического содержания также можно выделить более и менее заметные инструменты присутствия авторского взгляда в картах. Например, один из самых очевидных приемов обработки количественных данных – использование разных типов классификации информации для создания определенного визуального образа преобладания одних данных над другими. Это метод часто используется при составлении карт во время выборов, в которых категория «большинство проголосовавших» не имеет в легенде адекватного количественного аналога. Разные классификации одних и тех же данных ведут к абсолютно разным визуальным образам, которые производят более сильное впечатление на зрителя, чем текстовые пояснения в легенде. Более тонкие методы – составление не полной картины, исключения ряда элементов, использование конкретных визуальных символов и определенных цветов, несущих определенные культурные коды в той или иной среде.

Появление таких корпоративных гигантов, лидеров мирового рынка, как «Google Maps» и «Google Earth», является крайне симптоматичным для XXI в. С одной стороны, это одна из наиболее демократичных картографических платформ, дающих пользователю на базовом уровне возможность создания и редактирования карт. С другой – картографическая продукция этой компании является самой популярной в мире – более распространенной, чем любая национальная. С третьей – доминирование визуальности карт «Google» над любой другой и позиция «взгляда Бога» из вселенной (что далеко не всегда было характерно для картографических практик) формирует вполне определенную, прозападную концепцию понимания пространства в постмодернизме [Harvey, 2001]. Это крайне характерная для картографии середины – конца XX в. практика, которая давно стала орудием власти. Она переходит из государственной парадигмы в межнациональную, корпоративную, формируя определенный спрос на картографическую продукцию и представляя узкую, но удобную для восприятия картину мира. В начале XXI в. власть корпораций над картографическим сектором социальных практик ослабевает, уступая технологиям, находящимся в открытом доступе в Интернете. При всем скептицизме по отношению к данным и технологиям, находящимся в открытом доступе, среди профессионалов академической науки именно это вывело картографию в массы и позволило практически любому человеку, имеющему доступ в Интернет, стать автором картографических произведений, тем самым сведя изначальную исключительную роль автора-картографа практически к нулю.

Методы визуальной репрезентации пространства всегда присутствовали в мировой культуре, и под влиянием определенных социальных и экономических процессов они сформировали ту отрасль знания и культурной продукции, которую мы сейчас называем картами. К сожалению, картография, в силу своей двойственной природы, изучена фрагментарно, и до сих пор сложно собрать в целую картину историю развития картографии, как репрезентации доминирующих пространственных идей. Не существует работ, представляющих историю развития карт вне институционального дискурса после раскола в начале XVI в. и бурного развития геометрически определенной картографии, которые помогли бы более полно осветить влияние социальных и политических процессов на графическую репрезентацию основных пространственных концепций. Доминирование визуального языка над литературным и вместе с тем математическая определенность изображения приводят к феномену некритического отношения большинства пользователей карт, что не характерно для других изображений, например массмедийных, но представляется крайне важной и интересной в современном постмодернистском контексте.

Таким образом, картография – зеркало господствующих в определенный момент времени представлений об окружающем мире и пространственных концепций. Ее двойственная природа проекции и проекта затрудняет научную задачу реконструкции общей динамики ее развития, выявления ее социальной роли в современной культуре. Однако первые важные шаги уже сделаны. Вероятно, уже в ближайшем будущем можно ожидать появления существенных научных результатов.

Boria Ed. Geopolitical maps: a sketch history of a neglected trend in cartography // Geopolitics. – Abington, 2008. – N 13–2. – P. 278–308.

Branch J. The Cartographic state. Maps, territory, and the origins of sovereignty. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2014. – 232 p.

Brotton J. A history of the world on twelve maps. – L.: Penguim Books, 2012. – 514 p.

Harley J.B. Deconstructing the map. – Evanston, IL: Program of African studies, Northwestern univ., 1992. – N 3. – P. 10–13.

Harvey D. Extract from «Cartographic identities: geographical knowledge under globalization»// Spaces of Capital: Towards a critical geography. – Edinburg: Edinburg univ. press, 2001. – P. 201–209.

Kramptom J.W., Krygier J. An introduction to critical cartography. – 33 p. – Mode of accesse:(Дата обращения: 20.09.2014.)

Mapping it out. An alternative atlas of contemporary cartographies / Edited by Obrist H.U. – L.: Thames and Hudson LTD, 2014. – 240 p.

Monmonier M. How to lie with maps. – Chicago: Univ. of Chicago press, 1996. – 222 p.

Pickles J. A History of spaces: Cartographic reason, mapping and the geo-coded world. – N.Y., 2004. – 224 p.

Perkins Ch. Culture of map use // The cartographic journal. – L., 2008. – Vol. 45, N 2. – P. 150–158.

Географические подходы и методы достаточно активно используются в российской политологии. Однако состояние теории остается не вполне удовлетворительным в связи со слабой концептуализацией и операционализацией таких базовых понятий, как «политическое пространство», «регион», «территория», «место» в политической науке. При этом важно избегать прямого заимствования определений этих понятий из теоретической географии, интегрировав их в политологический дискурс. Это значит, что понятия «пространство», «регион», «территория» и пр. должны иметь политический смысл, получать непосредственную связь с миром политики, а географические объекты – выступать в качестве политических субъектов. Все социальные и политические процессы, так или иначе, связаны с пространством, протекают в нем, имеют пространственную составляющую. В связи с этим можно говорить и о каузальной обусловленности социальных и политических процессов в пространстве, но эта обусловленность нуждается в концептуальном осмыслении.

В политологии, как отечественной, так и зарубежной, активно используется понятие «политическое пространство», смысл и содержание которого, однако, сильно различаются в зависимости от автора и контекста. Политическое пространство, на наш взгляд, следует рассматривать как производную от пространства как такового. И. Ньютон понимал пространство как бесконечную протяженность, а следовательно – вместилище всех вещей, поскольку они обладают атрибутом протяженности. Однако в философии выделяются два различных подхода к пространству. Философская традиция, восходящая к И. Канту, акцентирует априорные формы чувственного созерцания пространства [Кант, 199]. Напротив, традиция, связанная с именами Дж. Беркли и др. [Беркли, 1978] и повлиявшая на позитивизм (оказавший, в свою очередь, большое влияние на развитие современной науки в целом и политологии в частности), акцентирует комплекс ощущений и опытных данных, т.е. формы непосредственного чувственного познания пространства.