Эволюция романной формы подчиняется двум группам закономерностей. Первая из них относится к "имманентному литературному ряду" - Так, обращаясь к генезису жанра, Ю. Тынянов исходит из оппозиции норм и "выпадов" (традиций и ошибок), при столкновении с которыми автоматизированная старая система жанра дает сбой и преобразуется по новым принципам конструкции (переменный фактор), оформляющей самостоятельно "материал"1.

Вторая группа закономерностей обращена не столько к традиции, сколько к современности: роман эволюционирует во взаимодействии с "внелитературными рядами". По словам М. Бахтина, роман вносит "смысловую незавершенность и живой контакт с неготовой, становящейся современностью"2. Одной из структурных особенностей романа исследователь считает "новую зону построения литературного образа в романе, именно зону максимального контакта с настоящим в его незавершенности"3. В силу незавершенности формы, утверждает он, дать формулу романа не представляется возможным.

Если невозможно дать формулу романа, то по крайней мере следует определить типы взаимодействия романных форм в рамках имманентного литературного ряда, с одной стороны, и логику взаимодействия романной формы со "становящейся действительностью" -с другой. Именно функциональный подход поможет прояснить и вопрос об онтологии романного жанра - роман, как и всякое иное художественное образование, есть "пучок функций" (Ю. Лотман) и, описав эти функции, можно представить и "формулу" романа.

Наиболее интенсивные процессы, связанные с эволюцией романной формы, происходят во второй половине XIX в., а самый кардинальный слом романной поэтики относится к периоду, связанному со становлением натуралистического романа. Именно тогда наблюдается максимальное количество "выпадов" из жанровой традиции и тогда же осуществляется максимальный контакт романа "с настоящим в его незавершенности".

Имя Флобера достаточно часто упоминается в связи с натурализмом, хотя эстетика и художественная практика автора "Саламбо" не во всем совпадают с установками натуралистов, а подчас и расходятся с ними. Вместе с тем именно у Флобера мы находим "конспективно" изложенные, "свернутые" механизмы жанрообразования натуралистического романа.

В финале второй главы романа "Госпожа Бовари" Флобер бросает фразу, которая любопытным образом "выпадает" из общей установки автора на создание принципиально "деперсонализованной" прозы, на максимальное изъятие авторского начала, авторского отношения к описываемым характерам и событиям. "Как странно!" -комментирует писатель скоропостижную смерть первой жены Шарля, (45) смерть, которая последовала вскоре за ссорой Элоизы с родственниками мужа.

Что же странного в этой смерти, и к кому (или к чему) обращена эта фраза Флобера, неожиданно "раскрывшегося" в своем личном, авторском обличье? "Удар был нанесен", - курсивом отмечает автор начало абзаца." "Через неделю Элоиза вышла во двор развесить белье, и вдруг у нее хлынула горлом кровь, а на другой день, в то время как Шарль повернулся к ней спиной, чтобы задернуть на окне занавеску, она воскликнула: "О боже" - вздохнула и лишилась чувств Она была мертва..."4.

Странна, во-первых, поспешность этой смерти (чтобы умереть, Элоизе потребовался всего один абзац, Эмме - десять страниц). Не менее странно - как, кстати, случилась эта смерть. Но в еще большей степени странно (и здесь Флобер уже обращается к жанровому "чутью" читателя), как могла целая литературная эпоха пользоваться столь легковесными мотивировками для столь существенных событий. Смерть нелюбимой супруги, открывающая молодому герою путь к сердцу юной красавицы не из арсенала ли совсем недавней бальзаковской и предбальзаковской традиции взят этот сюжетный ход. А курсив в начале абзаца не цитата ли это, не романтическая ли фразеологема, оторвавшаяся от своего истока, превратившаяся в эмблему определенного типа дискурса и потому выделенная авторским курсивом?

"Как странно!" - это у Флобера по поводу романтического и постромантического романа, по поводу того же Бальзака, у которого сюжет, по наблюдению современного исследователя, "целиком построен из стереотипных блоков, образовавших нарративную топику предромантической и романтической литературы"5.

"Как странно!" у Флобера - это реализованная метафора ("поле письма", как сказали бы деконструктивисты), метафора "остранения", "остраннения", которые служат у него не только снятию автоматизма восприятия, но и целям обнажения и дискредитации автоматизма письма, лежащего в русле предромантической и романтической традиции.

Флоберовское остранение в данном случае работает с формальными ( стилевыми и жанровыми) признаками романтического романа, оно направлено на его нарративные структуры, на жанр как тип "речевого поведения"6. Конечно же, в "Госпоже Бовари" иронической переоценке подвергаются и более общие параметры романтического и тип героя, и сам принцип романтическою отношения к действительности, и многое другое. Но это флоберовское "Как странно!" есть жест, совершаемый в рамках "имманентного литературного ряда", жест "литературоведческий", полемически направленный против старших собратьев по цеху.

Флоберовская фраза демонстрирует характерное для прозы середины века стремление превратить роман из артефакта в "кусок (46) жизни" (в позднейшей терминологии Золя и натуралистов). Стремление реализовано не до конца: флоберовский, а впоследствии натуралистический роман, по крайней мере в его классических формах XIX - все-таки есть слово о "куске жизни"; как бы не стремились теоретики натурализма "девербализовать" роман, на пути слияния экспериментального романа и "жизни" неизбежно встает слово как единственный и естественный материал литературы. Поэтому жанровые поиски натуралистического романа, как и жанровые поиски Флобера, хотя и имеют своей "сверхзадачей" полное отрицание "речевого поведения", приходят к паллиативу - инверсии его романтической модели или ее дискредитации. Система жанров, которая формируется в литературе натуралистической, есть система "минус-жанров", или "анти-жанров", диалогически обращенных к предшествующей литературной традиции и вне этого диалога не существующих.

Фактически, подобного рода "дискредитирующий" диалог в рамках проблемы жанра ведется всегда, когда мы имеем дело с прорывом натуралистических тенденций в литературу7. Этот диалог не всегда эксплицирован (далеко не каждый автор, полемизирующий с жанровым каноном, произносит это "как странно!"), но всегда направлен на те структурные компоненты, которые этот канон представляет.

Так, в известной повести Л. Петрушевской "Время ночь", несущей ощутимые черты натуралистической поэтики8, мы сталкиваемся с характерными средствами разрушения "литературности", средствами дискредитации жанрового канона, сложившегося в предшествующие десятилетия в российской словесности. Повести присущи уже в достаточной степени канонизированные структурные элементы, Спонтанное, не подвергавшееся авторской правке повествование Анны Андриановны (писатель, мистифицируя читателя, сообщает ему, что перед ним - записки поэтессы, присланные ее дочерью), "открытый" зачин - все это, конечно, способствует созданию эффекта "нелитературности", аутентичности исповеди, но все это - достаточно известные модели (можно вспомнить знаменитое "во Франции это устроено лучше" пастора Йорика из стерновского "Сентиментального путешествия" или всевозможные "записки" Ф.М. Достоевского).