– Мы сироты!
– повторила Манечка".

Реплика одного из персонажей становится повторяющейся репликой другого. Так соотносятся реплики Лычкова-старшего и Володьки в рассказе "Новая дача". Повторять других - особенность дурачка Володьки: "кто первый сказал, того и слушает". Сначала он повторяет Лычкова-сына: "Этого так оставить я не желаю! кричал Лычков-сын. <...> Не имеете полного права обижать народ! Крепостных теперь нету!

– Крепостных теперь нету!
– повторил Володька"; затем повторяет Лычкова-отца: "Жили мы без моста, - проговорил Лычков-отец мрачно, - не просиди, зачем нам мост? Не желаем! (гл. II) - Жили мы без моста, - сказал Володька, ни на кого не глядя, - и не желаем" (гл.II).

Глава V начинается с констатации факта: "К мосту давно пригляделись и уже трудно было представить себе реку на этом месте без моста". Кончается же она репликой Володьки: "... только Володька что-то бормочет <...>– Жили без моста...
– говорит Володька мрачно.
– Жили мы без моста и не просили... и не надо нам".

Повтор реплики в речи разных персонажей может быть и неосознанным. Это невольная, неосознанная цитата. Пример такого рода содержится в рассказе "В родном углу". Тетя героини Веры Кардиной дважды повторяет реплику дедушки без какого бы то ни было осуждения, а скорее, с восхищением: "Прежде, бывало, чуть прислуга не угодит или что, как вскочит - и двадцать пять горячих! Розог!". Неожиданно эта реплика возникает в речи самой Веры по пустяковому поводу и знаменует нечто непоправимое: "Вон отсюда! Вон! Розог! Бейте ее". Персонаж говорит чужими словами. Так герои, которые поначалу представлены как антиподыоказываются двойниками3.

Персонажи, независимо друг от друга, говорят и думают одними и теми же словами. Для разных персонажей характерны одинаковые мотивы поведения В рассказе "Дама с собачкой" поведение Гурова рисуется словами хотелось жить: "... при всякой новой встрече с интересною женщиной этот опыт как-то ускользал из памяти, и хо(55)телось жить, и все казалось так просто и забавно". Сходным образом мотивирует свои поступки Анна Сергеевна: "Хотелось пожить! Пожить и пожить... Любопытство меня жгло...".

Связь между репликами разных персонажей создает повторяющийся образ, к которому каждый из них приходит независимо друг от друга. Таков образ дьявола в рассказе "Случай из практики". Сначала он возникает во внутренней речи доктора Королева, приехавшего на фабрику к больной Лизе Ляликовой: "И похоже было, как будто среди ночной тишины издавало эти звуки само чудовище с багровыми глазами, сам дьявол, который владел тут и хозяевами, и рабочими и обманывал и тех и других <...> И он думал о дьяволе, в которого не верил, и оглядывался на два окна, в которых светился огонь. Ему казалось, что этими багровыми глазами смотрел на него сам дьявол, та неведомая сила, которая создала отношения между сильными и слабыми, эту грубую ошибку, которую теперь ничем не исправишь". В речи Лизы содержится этот же образ. "Одинокие много читают, но мало говорят и мало слышат, жизнь для них таинственна, они мистики и часто видят дьявола там, где его нет. Тамара у Лермонтова была одинока и видела дьявола. <...> для него было ясно, что ей нужно поскорее оставить пять корпусов и миллион, если он у нее есть, оставить этого дьявола, который по ночам смотрит...". Так передается внутреннее родство персонажей.

Повтор реплик может сопровождать сюжетную инверсию. В "Ионыче" Старцев и Котик меняются ролями. Повторяющаяся реплика переходит от одного персонажа к другому. "Ради Бога, умоляю вас, не мучайте меня, пойдемте в сад!" - говорит влюбленный Старцев. В главе IV изображается то, что происходит через четыре года. Отношения между персонажами меняются. Котик "по-видимому, ждала, что он предложит ей пойти в сад, но он молчал". И уже она говорит: "Ради Бога, пойдемте в сад".

Повтор характеристик сочетается с повтором реплик. В повести "Мужики" с разными персонажами по разным признакам сближается Саша: "Заплакали все дети, сколько их было в избе, и, глядя на них, Саша тоже заплакала"; "Саша легла и скатилась вниз. Мотька с серьезным, строгим лицом, отдуваясь, тоже легла и скатилась, и при этом у нее рубаха задралась до плеч"; "Саша плакала от боли и страха. Испытывая отчаяние, громко плача, Саша пошла к избе, чтобы пожаловаться; за нею шла Мотька, которая тоже плакала, но басом, не вытирая слез..."

В начале повести повторяющееся присловие матери: "И-и, касатка" повторяет Саша: "А сторожу страшно, страшно! И-и, касатка, - добавила она, подражая своей матери". В конце повести она вслед за матерью просит милостыню: "... Ольга поклонилась и сказала громко, тонким, певучим голосом: - Православные христиане, подайте милостыню Христа ради, что милость ваша, родителям вашим царство небесное, вечный покой - Православные христиане, - запела (56) Саша, подайте Христа ради, что милость ваша, царство небесное...".

Рассмотренные простые схемы лежат в основе некоторых ранних рассказов Чехова и занимают важное место в композиции целого. В рассказе "Дочь Альбиона" повтор вынесен в начало рассказа. Это отправная точка действия: "Грябов, большой, толстый человек с очень большой головой, сидел на песочке, поджав под себя по-турецки ноги, и удил. Шляпа у него была на затылке, галстук сполз набок. Возле него стояла высокая, тонкая англичанка с выпуклыми рачьими глазами и большим птичьим носом, похожим скорей на крючок чем на нос. Одета она была в белое кисейное платье, сквозь которое сильно просвечивали тощие, желтые плечи. На золотом поясе висели золотые часики. Она тоже удила".

Конец рассказа возвращает к началу, хотя симметрия нарушена, повторен только один глагол, действия англичанки переданы описательно. "Мисс Тфайс хладнокровно переменила червячка, зевнула и закинула удочку... Грябов отцепил крючок, окунулся и с сопеньем вылез из воды. Через две минуты он сидел уже на песочке и опять удил рыбу".

В многогеройных произведениях отношения между персонажами усложняются. Повтор как общий принцип организации текста приобретает множество конкретных проявлений, связывая разные субъектные планы. Наряду с основным сопоставлением появляются и другие, имеющие более частный характер..

В повести "Дуэль" Лаевский и Надежда Федоровна поначалу противопоставлены, но их чувства и мысли отчасти совпадают: "Ему казалось, что он виноват перед Надеждой Федоровной и перед ее мужем и что муж умер по его вине Ему казалось, что он виноват перед своею жизнью, которую испортил, перед миром высоких идей, знаний и труда, и этот чудесный мир представлялся ему возможным и существующим не здесь, на берегу, где бродят голодные турки и ленивые абхазцы, а там, на севере, где опера, театры, газеты и все виды умственного труда" (гл. II) "... она чувствовала себя кругом виноватою перед ним. Ей казалось, что она виновата в том, во-первых, что не сочувствовала его мечтам о трудовой жизни, ради которой он бросил Петербург и приехал сюда на Кавказ, и была она уверена, что сердился он на нее в последнее время именно за это" (гл. V).