– О чём речь вести умыслил, брат мой? – спросил Изяслав короля.

– Прибыл ко мне, брат мой Изяслав, от князя галицкого посол. – Геза указал рукой в сторону Избигнева. – Просит мира князь Владимирко. Велел передать, что болен вельми, страдает от ран и едва ли будет жив. Грамота имеется. Желаю, брат, слово твоё услышать.

Молодой Мстислав вскочил было со стольца, весь пылая от возмущения, но отец суровым взглядом удержал его и повелительным жестом приказал сесть на место.

– Что ж, отвечу так, – начал киевский князь. – Еже помер Владимирко, то Бог убил его за ковы, за клятвопреступления, за пролитие крови неповинной, за гибель христиан многих. Сколь полегло днесь люду на поле ратном! В том его, Владимирки, вина. Коли просит он мира, так того бы и я желал. Но, мыслю, творит он сие коварно, обманывает тя, брат. Ему токмо б ныне от рук наших избавиться, а после всё по-старому пойдёт: удары исподтишка, клятв попрание. Сколь раз он тебе обещал, а потом рушил клятвы, да ещё и вред немалый наносил с сожаленьем и тебе, и мне. Ныне же судом Господним предан он нам в руки. Ежели возьмём копьём Перемышль, да земли его меж собой поделим, так и усобью, и ковам его конец наступит.

Выслушав Изяслава, король поднялся.

– Я должен посовещаться с баронами, – сказал он и поспешил выйти из шатра.

Угорские вельможи потянулись следом за королём. Вместе с ними вышел и Избигнев.

Долго шептался Геза с ближними баронами, снова выслушивал их советы, качал головой. Угорская знать не желала продолжения ратоборства с галичанами, все опасались базилевса Мануила и горячо убеждали короля створить мир. Наконец, Геза вернулся в княжеский шатёр.

– Не могу погубить просящего милости и кающегося в винах своих не простить. Крест этот, – король принял из рук церковного служки небольшой серебряный латинский крест-крыж, – сам Бог прислал пращуру моему, святому королю Стефану. И кто, его целовав, клятву преступит, того Бог накажет страшною карою. Крест этот отнесут сегодня ко Владимирке. И если, поклявшись, нарушит князь галицкий обещания свои, то тогда, брат Изяслав, либо Владимирку быть в стране мадьяр государем, либо мне – в Галичине князем.

Так как Изяслав в ответ угрюмо молчал, король обратился к бледному от волнения Избигневу:

– Именем государя своего проси у брата моего, князя великого Изяслава, прощения за прежние ковы, за обман и предательство.

– О том повеления не имею! – коротко и твёрдо ответил Избигнев.

По рядам киевских бояр прокатился ропот недовольства. Мстислав, не выдержав, с лязгом приздынул из ножен меч. Отец молча удержал его за руку.

Король Геза постарался погасить назревающие страсти.

– Поезжай, посол, к своему князю. Пусть пришлёт к нам лучших своих мужей, пусть принесёт извинения за обиды. А ты, архиепископ, – обратился он к Кукнишу, – доставишь князю галицкому крест. На том слово моё крепко.

– Я согласен, – промолвил, отводя очи в сторону, Изяслав.

Он понимал, что король не желает продолжения войны, а спорить и тем самым рисковать потерять ценного союзника владетель Киева не хотел.

Мстислав, не выдержав, вскочил-таки и заговорил, быстро, глотая слова:

– Я вам, отец и король угров, скажу: того вы ко крестному целованью приводите, о коем сами прекрасно ведаете, что порушит он роту [113] ! Ведаете такожде, что не поранен Владимирко, но притворяется токмо! Но, вижу, не убедить вас. Тогда таково слово моё к тебе, король: не забывай николи, что здесь, на месте сем, говорил, и преступника не оставь без отмщенья!

Изяслав, выслушав сына, заметно приободрился, заулыбался. По сердцу были ему Мстиславовы пылкие речи. Твёрд и крепок на рати и на совете его первенец! Достойный муж вырос, не страшно такому будет и стол передать. Ему бы – в походы дальние, на поганых хаживать, боронить землю Русскую, а не с такой дрянью, как Владимирко, ратоборствовать.

Прервав воцарившееся в шатре короткое молчание, Изяслав объявил:

– Я тоже своих людей ко Владимирке пошлю. Бояре Пётр и Нестор Бориславичи! Повелеваю вам отправиться в Перемышль. Будьте свидетелями целованья крестного!

…Как только король и его свита покинули киевский стан, к Избигневу снова подскакал Фаркаш.

Молодой барон с досадой обронил:

– Вынужден отложить наш поединок. Король посылает меня на Саву. Я должен немедля ехать.

Избигнев с виду равнодушно пожал плечами, хотя и был этому втайне рад. В самом деле, не время было до молодецких забав. Предстояли ещё трудные переговоры, и Бог весть, чем всё может закончиться.

…Притворяясь, будто тяжко страдает от ран, князь Владимирко лежал на постели в палате и тихо постанывал. К кресту он приложился охотно, говорил, что вернёт Изяславу спорные городки на Горыни [114] и Бужск, а также обещал одарить и его, и угров золотыми и серебряными гривнами и драгоценностями.

После, как заключили, наконец, мир, Избигнев возле городских ворот снова встретился с Нестором.

Бориславич улыбался ему, говорил, что рад миру, а потом, на прощанье, сказал так:

– Понимаешь ли, друже Избигнев, князья меняются, и не токмо князья. С годами у каждого человека меняются вкусы, привычки, привязанности. Так происходит всегда. Ныне мы с тобою по разные стороны бранного поля были, а будем, верится мне, вместях. Иные князи будут, иное время наступит. А то, что здесь мы повстречались – то добре. Оба мы – русичи. И оба – рода боярского. А бояре – опора любой земли, любого княжества. Как они решают, так и бывает всегда. Так что прощай покудова, и до встречи.