— Ты чего, Ванюшка, последнее время кислый ходишь? Отец внушение сделал? — одним вечером, уж росил вовсю август тёмными ночами, дед Андрей подсел к внуку, скучающему на завалинке.

Ванька кивнул, рисуя прутиком узоры на пыльной земле.

— Ну, так это… Так и до?лжно же, а? Я б ему за такие дела ремня всыпал!

— За какие дела, дед? — Ванька буркнул обиженно.

— Как за какие? Вона, с Сёмкой с этим чего приключилось! А Сашка Козин израненный весь, а? Да и вся ваша компашка смурная теперь ходит, ни от кого слова не добьёшься. Понятно дело, что родителям твоим волнительно. Чего ж обижаться, а?

— Да я не обижаюсь, дед. Не обижаюсь. Просто грустно как-то… Знал бы ты, — вырвалось у Ваньки, он сразу осёкся. А дед слух имел хороший.

— Ага, значить, есть чего там за душой-то, а?

Ванька покачал головой, ушёл в отказ.

— Не хочешь говорить, заставлять не буду. Только чего в себе носить?

Ванька будто вынырнул из тёмной воды, вскинул лицо, вгляделся в деда.

— А ты не разболтаешь?

— Тю, Вань! Партизаны, они бывшими не бывають! Обижаешь. Могила!

— Да не, не буду говорить, подумаешь, что я чокнулся или башкой где ушибился, — снова понурился Ванька.

— Э, внучок. Тут такие дела сейчас творятся, что всё небылицами кажется. Так что уж, давай, вещай. Я послушаю.

И Ванька решился. Рассказал всё. Поведал и про плотины, и путешествия свои с деталями и в красках. Про Сёму рассказал. Подошёл к главному. Дед слушал молча, глядел вдаль, ничем не выдавая своей реакции.

— И вот зашли мы в книжный этот. А страшно — жуть. Братаны так и слиняли — от этого, кстати, с Сашей и случилось… это вот… А в книжном я не сразу, но нашёл нужное мне — про историю современную. Ну, за двадцатый век. Понятно, всё там любопытно, хоть и крупные детали лишь обозначены. Там Олимпиада всякая, генсеки… Ладно. И, представляешь, дед, нету там нашей страны, нету! — с отчаянием воскликнул Ванька, поблёскивая глазами.

— Как так нету? — будто очнулся дед Андрей.

— Да кто его знает, как! Не успел я толком понять. Но чёрным по белому написано, что прекращает существование СССР. Из республик страны отдельные получились. А чего там дальше было… будет, я не успел. Решили драпать поскорее оттуда. Там же полицая разгуливают. Мы и слиняли, хорошо ещё братанов нашли.

— Да… Дела… Понятно, чего ж тут не загрустить. Профукали, значит, гады? — дед сразу, безоговорочно и без лишних вопросов поверил внуку. Поверил, и даже не сказать, чтобы поразился. Возмутился, рассердился — но не удивился. — А я ведь говорил, что Никитка это толстомырдый до добра не доведёт. Сначала на Сталина навалился, потом на хлебушек! А там, значит, уже и страны не осталось. Вот ведь сволочь какая выискалась, — совершенно не стесняясь внука, понёс крамолу. Ванька изумлённо глядел на распаляющегося деда.

— Да там после Хрущёва ещё были… я не запомнил.

— Были! Конечно, были! Да только он у нас культ личности развенчал. Вот с него зараза и пошла. Не, Ваньк, надо чего-то делать. Я помру, а тебе жить! Детям твоим жить. А чего там? Там полицаи, автомобилей тьма и всё коробками жилыми огромными заставлено? Разве ж это жисть?

— Так ты сам же говорил, что деревню по любому ликвидируют!

— Говорил! Говорил! Только ведь по-людски можно сделать, а можно вот… как ты рассказал.

— А чего делать-то, дед?

— Знаю, знаю, с чего всё началось. Кольцо это поганое накинули на нас, вот оно нас и удушит.

— Какое кольцо?

— Да вот эту, дорогу кольцевую как заделали, так всё и началось.

— Что началось?

— Да много, чего… Жизнь наша деревенская, в первую очередь, кончилась, Ванюшк. Эх… Может, и правда, в Сибирь тебе податься, а? — уже задумчиво, будто и не Ваньке адресуя вовсе, сказал дед.

После разговора с дедом, Ванька всё порывался сходить ещё раз, «последний». Но всё не складывалось, да и решимости не хватало. А когда, наконец, уже в октябре, он полез привычным маршрутом (борисовские давно всё позабыли, у них теперь были другие развлечения, — драка с мальчишками из Братеева), то ничего у Ваньки не вышло. И так залезал он, и эдак. В ту сторону и другую, ничего не выходило. Рискуя заболеть, он весь вымок в этих блужданиях по мелководью, но так и не добился перехода. «Да, видимо, кончился запал… Знать, так тому и быть», — вынес вердикт Ванька, и продрогший, поплёлся домой. «Собственно, а чего я ещё хотел узнать? Главное понятно ведь… Только как с этим жить?».

— Э, Ванёк! Хорош филонить! — прикрикнул на Ивана Шихов, пуча, будто от натуги, свои навыкате глазки.

— Задумался, — Иван продолжил долбить лунку. Закладывали взрывчатку.

— Задумался он! А когда взрывать будут, тоже здесь задумаешься? Смотри ведь, никто не окликнет. — Шихов строил из себя командира.

— Вот ведь послал Бог бригадира, — вполголоса буркнул Андрей Федотов, отбрасывающий камушки.

— Да пёс с ним.

— Так-то оно, конечно, так, а работать с ним не шибко удобно.

— «Шибко», — передразнила Оля Орехова, проходившая мимо. — Вот он, оплот деревенской словесности!

— Хочу напомнить, Орехова, что мы — москвичи, в отличие от некоторых, — не остался в долгу Андрей. Иван молчал, витал где-то, но от долбления уже не отвлекался.

— Ой-ой, знаем мы эту вашу «Москву». Куры, гуси и картошка за домом.

— Слушай, ты чего хочешь, а? — Андрей воткнул лопату и стал вытирать руки.