— Ты прав, я никогда такого не испытывал, но когда мне вручили моего наследника, — он широко улыбнулся, — я понял, что все те злоключения, которые случились со мной — ничто, в сравнении с той жизнью, которая сейчас в моих руках.

Арсений сделал глоток вина, которое помогло образовавшемуся кому в горле ослабеть. Он завидовал, но беззлобно:

— Ты помнишь, когда Луиза забеременела, ты попросил меня об одной услуге…

Луцио бросил на него озадаченный взгляд:

— Честно говоря, не очень, за последние несколько месяцев, я ни о чем не думаю кроме него. — Он расплылся в очередной улыбке, любуясь сыном.

Арсений продолжил посерьезневшим голосом:

— Ты тогда ударился в панику. Боялся, что во время беременности с женой что-нибудь случится. Ведь ты не знал, как проявится твоя истинная сущность в плоде, который она вынашивала, — увидел заинтересованность в глазах Луцио, — именно в тот период, ты попросил меня об услуге: чтобы я давал ей по нескольку капель собственной крови.

Встав с кресла, мужчина отнес маленького Луку в спальню. Ребенок даже не проснулся, когда его опустили в колыбельку, сейчас он благополучно спал по восемь часов и что удивительно — никогда не плакал.

Вернувшись в кабинет, Луцио подошел к бару и плеснул виски в стакан со льдом:

— И что теперь я должен за эту просьбу?

Арсений встал с кресла и развел руки в стороны, покачав головой:

— Ничего. Я сделал это не ради тебя, а ради Лу, — подошел к письменному столу и поставил на него полупустой бокал, — она — смертная и подвержена различным заболеваниям, старению. Ты, со своей кровью, не в состоянии дать ей возможность жить дольше.

В его глазах появился странный блеск, он был не опасным, а скорее… необычным для Арсения. Луцио сделал шаг назад, стукнувшись о тумбочку. Он был в замешательстве, но все же задал вопрос:

— Ты… любишь ее?

Ифрит мечтательно улыбнулся, в голове уже возник образ Луизы: вот она медленно бродит по розарию в Инферно, поглаживая округлившийся живот, ее темно-каштановые волосы блестят от просачивающихся сквозь стеклянный потолок солнечных лучей, на щеках играет здоровый румянец, она носит под сердцем его сына:

— Всегда любил. С того дня, когда ты познакомил нас, тогда вы только начали жить вместе. — Честно признался он, а затем взял нож для вскрытия конвертов и проткнул себе палец — на коже выступила кровь. Несколько багровых капель упали в бокал, смешавшись с вином.

— И я до сих пор, продолжаю… — они услышали щелчок входной двери в коридоре, шум бумажного пакета и аромат выпечки.

Луиза прошла на кухню, разложила свежеиспеченные круассаны по блюду, и вернулась к кабинету. Постучав, она спросила:

— Луцио, я могу войти?

Конечно же, муж открыл дверь и впустил ее в кабинет. Он придал своему лицу, выражение радости от того, что любимая проявила заботу. Так же, как Арсений проявлял свою, заботясь о том, чтобы Луиза каждый месяц принимала дозу крови.

— Лу, сделай глоток вина, — с улыбкой предложил он, протягивая ей свой бокал, — я заключил удачную сделку — это не повредит кормлению малыша.

Женщина оставила блюдо на столе:

— Поздравляю, — она поцеловала Арсения в щеку, — что ж, ты прав. В последнее время становится досадно от того, что все вокруг меня ездят на различные дегустации, а я не могу позволить себе такой роскоши! — Она засмеялась, сделав небольшой глоток, — Ммм, очень вкусно, и такое легкое… — ее глаза заблестели, она вернула бокал Арсению, нежно погладила мужа по щеке и удалилась из кабинета, закрыв за собой дверь.

Луцио, так сильно сжимал стакан в руке, что по стеклу пошли трещины.

— Ты будешь жить долго и практически не постареешь, а что будет с ней? — Арсений указал на закрытую дверь, — она состарится и умрет, ты не сможешь вечно быть с собственным сыном, который будет задаваться вопросом, почему его отец не постарел, а мать превратилась в седовласую старуху, — теперь в его голосе звучало раздражение, — тебе придется оставить ее, рано или поздно, чтобы она не заподозрила что-то о том мире, к которому ты принадлежишь. И ты это знаешь, мой друг. — Закончил он.

Луцио поставил стакан на тумбочку и тот развалился на осколки, оставив лужицу от растаявшего льда. Мужчина потер виски пальцами, в них пульсировала боль:

— Я никогда не смогу оставить сына! — Он покачал головой.

— Ты и не оставишь. — «А я тем более, ведь он — это тоже часть меня, так же как и его мать».

— Я не готов попрощаться с ними прямо сейчас… и тем более не готов к тому, что Луиза превратиться в немощную старуху, а затем умрет, — Луцио закрыл глаза рукой, — я не хочу оплакивать свою жену, будучи бессмертным, поэтому, как бы мне это не нравилось, но я не буду мешать тебе поить ее своей кровью.