– Мы в ловушке, – заключил я.

– Не спеши с выводами, – прошептала Лена. – Здесь должен быть выход.

Логично. Ведь не мог же тот тип раствориться бесследно!

Я тщательно обследовал всё помещение, сантиметр за сантиметром освещая его стены лучом фонаря. В дальнем углу я заметил дверь.

– Есть!

Дверь оказалась незапертой. Я отворил её, и в лицо нам пахнуло запахом озона. Мы остановились, не решаясь переступить порог. Смутное беспокойство овладело нами.

Там, за порогом, царила абсолютная тьма. Свет от моего фонарика полностью поглощался ею, ни один фотон не проникал внутрь этого странного помещения. Световой луч обрывался за дверью, словно упираясь в невидимую чёрную стену. Размеры помещения определить было невозможно. Я протянул руку вперёд и ощутил слабое покалывание от кончиков пальцев до локтя. Казалось, всё помещение, какой бы величины оно не было, наполнено статическим электричеством.

– Ты готова?

– Готова.

– Тогда вперёд.

Крепко взявшись за руки, мы шагнули внутрь. Я чувствовал, как Лена вся напряглась. Приведённая неведомым механизмом, дверь позади нас бесшумно затворилась. Теперь-то уж точно путь назад отрезан, окончательно и бесповоротно.

Я не знал, сколько мы так простояли. Лена до боли вцепилась в мою ладонь. Как ни пытался я что-нибудь разглядеть в этой черноте, успеха так и не добился. Чернота обволакивала нас со всех сторон, проникала в наши тела, в наши глаза, в наше сознание. В этой черноте тонули мысли, ощущение времени, пространства… А мы стояли и ждали, сами не зная, чего.

Внезапно стена перед нами раздвинулась, словно занавес в кинотеатре, и яркий свет на какое-то мгновение ослепил нас. Мы машинально шагнули вперёд, скорее повинуясь интуиции, чем осознанному решению.

А когда наши глаза привыкли к свету, мы разинули рты от изумления.

Если и есть где-нибудь на земле рай, то сейчас он был перед нами.

Холодное, скользкое, мокрое, солёное, противное, оно шлёпнулось ему на лицо, облепило липкой маской, сбило дыхание. Он машинально сдёрнул эту гадость, брезгливо отряхнул пальцы, открыл глаза и сел. И только потом проснулся.

Лист формата А4 нежно-розового цвета. Порыв ветра сначала забросил его в море, а потом вырвал оттуда, уже потяжелевший, набухший морской влагой, похожий на желеподобную медузу, и цинично швырнул в лицо спящему человеку.

Он был один на этой гигантской, простирающейся на многие километры песчаной косе, омываемой тёплым южным морем. Мягкий шелест прибоя, солёный влажный ветерок, струящийся с гор, весёлый детский гомон, обычное пляжное многоголосье, гортанные выкрики смуглых торгашей-аборигенов – всё это оказало на него усыпляющее воздействие. Он и сам не заметил, как сон сморил его.

Сколько он спал? Десять, пятнадцать минут, ну от силы полчаса. Разве это много? Однако этого короткого времени хватило, чтобы мир изменился столь кардинально.

Он сел. Пустынный пляж, совсем ещё недавно пестревший от тел сотен отдыхающих, ныне являл собой печальное зрелище. Всё его пространство, включая полосу прибоя, пляжную инфраструктуру, брошенные впопыхах шезлонги, было усеяно вот этими самыми листовками формата А4. Словно люди по воле злого мага превратились в клочки розовой бумаги.

Но он знал, что это не так. Знал, что на самом деле всё гораздо хуже. Розовый цвет всегда был предвестником несчастий и бед.

Потому что это война.

Он мельком скользнул взглядом по ещё одному листку, что случайно прибился к его плечу. Один-единственный вопрос волновал его сейчас более всех остальных: когда? Когда всё это начнётся? Как обычно, или будут какие-нибудь новые вводные? Глаз трепетно зацепился за нужное место в листовке. Сердце на миг замерло – и колом ушло в пятки. Так и есть: два дня. То есть как обычно. Ничто не меняется в подлунном мире, увы. На приведение в порядок всех своих дел даётся двое суток – после этого повсеместно начинаются военные действия. Вернее, самоистребление.

Взгляд тупо упёрся в линию горизонта, где серо-зелёное море смыкалось с мутно-молочным белесым небосводом, и скользнул выше, туда, где в зените висел блеклый жёлтый диск дневного светила, выгоревший, с размытыми контурами, застрявший в рыхлом облачном коконе, навечно сковавшем планету. Он смотрел на полуживое холодное солнце и с тоской думал о том, что в этот самый момент в ту же точку пространства, возможно, устремлены три пары глаз самых дорогих ему существ – жены и двух десятилетних сыновей-близнецов, и через этот мутный светящийся диск, как через блок-лебёдку, перекинута, может быть, единственная нить, связывающая его с семьёй. Но как далеко, как бесконечно далеко они сейчас от него!

За два дня он никак не успеет. В обычное время успел бы, а сейчас нет. Паника наверняка уже блокировала все транспортные артерии. Так было всегда. В эти смутные два дня человеческая сущность проявляется во всей своей обнажённости.

Со стороны моря доносился плеск волн, разбитых волноломом, с ним гармонично резонировали истошные вопли чаек, зорко высматривающих добычу в морской пучине.

Никогда, никогда ещё война не настигала его вдали от дома. О себе он не беспокоился: как-никак мужик, выдюжит, сумеет защитить себя. А кто защитит его семью? Когда это начнётся, каждый будет сам за себя. Да нет, какое там «сам за себя»! Каждый будет против всех. Таковы правила игры, установленные Триумвиратом.