Шрифт:
– Вы в какой губернии родились?
– В Костромской…
– Да ну! Я ведь тоже костромич.
– Земляки, значит! Усыплять будете?
– Да. Так лучше. Вы где ранены?
– На Невской Дубровке…
Муратов знал и раньше о возрасте Павлова. Знал о том, где был ранен Степан Иванович. К тому же Муратов родом вовсе не костромич, а горьковчанин. Но он понимал состояние пожилого бойца. Вопросы хирурга сводились к одному: отвлечь раненого от его тревожных дум. Это была своего рода психоанестезия.
Я закрыл лицо Павлова маской, но он рванулся, стараясь сбросить ее, и закричал:
– Ногу отрезать не дам! «Какой губернии…» Знаю я эти губернии! Ты мне зубы не заговаривай – не обманешь! Лучше с ногой помру! Отцепляй от стола!
– Что вы, Степан Иванович, никто и не собирается отрезать. Мы только осколок вызволим. – Петр Матвеевич мягко ощупывал колено. Темно-коричневое от йода, оно стало похоже на большой каштан.
– Обманываешь?
– Честное слово!
– Ну, смотри! Я верю…
– Считайте, Степан Иванович! – сказал я, давая наркоз.
– Раз, два, три… Четыре, пять, шесть, – шептал Павлов. – Семь, восемь… Девять…
– Так! Считайте дальше! – подбодрял Муратов.
– Девять, десять!.. Один… Три… Восемь… Двенад… Четырнадцать. Тридцать. Двадцать два… Маня, холодно… закрой форточку! Ты не плачь… Андрей, обходят гады!..
Раненый сделал глубокий выдох, и сразу наступило расслабление всех мышц. Он дышал ровно, спокойно. Кувшинова приподняла руку Павлова. Она упала как плеть. Я сдвинул маску, посмотрел зрачки и кивнул Евгении Павловне.
– Павлов спит! – доложила Кувшинова.
Муратов пальцами в желтых прозрачных перчатках определил анатомические участки будущего разреза.
– Скальпель!..
Петр Матвеевич работал спокойно, уверенно. Кратко и четко говорил, что делает. Он учил нас хирургии не только на теоретических занятиях и советами на консультациях. Он закреплял эти знания показом работы у операционного стола.
Время тянется очень медленно. Но вот в руках Муратова небольшой осколок. Еще немного – и операция – будет закопчена.
Однако лицо Павлова бледнеет. Пульс становится неправильным, слабого наполнения. Дыхание частое, поверхностное. Посинели крылья носа, побледнели губы. Зрачки расширены. Пульс уже нитевидный. Исчез!
– Петр Матвеевич! Пульс не прощупывается!
– Снять маску!
Смерть? Нет еще. Коллапс – внезапно возникшая острая сердечно-сосудистая недостаточность. Один шаг до страшной черты.
– Камфору под кожу!
Проходит тридцать секунд, бесконечных секунд. И каждая может стать последней. У нас появилась тревога: возраст – пятьдесят пять лет – союзник плохой!
Сердце! Бейся! Ну! Скорее!
– Пульс?
– Не прощупывается!
– Кофеин внутривенно!
Проходит томительная операционная минута. Что для хирурга минута? Она может решить все!
– Пульс? – снова приглушенно, негромко спросил Муратов.
– Нет…
– Эфедрин под кожу!
Еще тридцать секунд грозного состояния! И вот он – первый вдох! Второй! Третий! Бледное, обескровленное лицо порозовело. Пульс еще слабый, потом лучше, лучше. Сердце бьется равномерно, без перебоев.
Грань между жизнью и смертью миновала! Операция прошла успешно.
Муратов глубоко вздохнул. На лбу – крупные капли пота.
– Ногу мы спасем! – сказал он, снимая перчатки.
Павлову на ногу наложили гипсовую повязку.
Осторожно перекладываем его на каталку и везем в палату вместе с Дарьей Васильевной.
– Ну как, тетя Даша? – спрашивает Вернигора.
– Все обошлось! – сказала санитарка. Сказала так, словно она сама делала эту операцию. – Разве я не говорила?
– Вона как! Что ты предсказывала, мы знаем! – добродушно засмеялся краснофлотец.
– Обидел тебя бог духом кротости! – не осталась в долгу Дарья Васильевна.
Павлова положили на койку. Вскоре он открыл глаза. Дрогнули ноздри. Затрепетали веки. Он как-то еще неуверенно огляделся по сторонам, словно внимательно рассматривая что-то для себя значительное, чего раньше не замечал.
Густые брови вразлет легонько шевельнулись. Потом он бережно провел пальцами по загипсованной ноге. И, не веря, – еще раз. Он ощупывал ногу, как слепой. Цела!
– Не обманули!
– Как самочувствие, Степан Иванович?