Дятлов мгновенно сник.

— Я никуда не пойду!

— А кто заставляет нас идти в театр?

— Что? — переспросил Шурик, вновь снимая наушники.

— Я говорю, кто нам мешает распорядиться увольнительной более творчески.

— Как именно?

— Я приглашаю вас на торжества, посвящённые моему заселению в новую квартиру. А билеты в театр продадим или подарим её хозяевам. Они, хоть и алкоголики, но люди не лишённые творческих порывов!

Дятлов планом остался доволен и рекомендовал ознакомить с ним Веника. Зайдя к нему в комнату, Герман обнаружил приятеля стоящего перед зеркалом. Он тщательно укладывал свои густые рыжевато-пепельные волосы женской массажной щёткой. Не обращая на него внимания, Вениамин приблизился к зеркалу, откинул прядь волос и поскрёб длинным ногтем белую полоску пробора.

— Пля-а-а! Вся башка в перхоти!

— Это от переживаний, — участливо заметил его товарищ.

— Деревня ты всё же, Гематоген, не зря тебя «Живото?м» прозвали!

— Каким живото?м?

— Живот-Джавод, какая разница!.. Запомни, от переживаний бывают морщины, а перхоть — от воздержания!

Поскотину крылатая фраза понравилась. Он даже радостно заулыбался, предвкушая, как блеснёт ею в компании.

— Ты что смеёшься? Я серьёзно. В который раз замечаю, стоит мне две-три недели поспать одному, и тут же сыпется эта «штукатурка» на плечи, как снег на озимые!

— Так ты не один, ты с Аликом в комнате живёшь!

Вениамин оставил своё изображение в покое и повернулся к Поскотину. Его лицо было серьёзным.

— Ты больше так не шути! Я всяких извращенцев на дух не переношу! Ты мне про голубизну больше не намекай!

— Что так? Нормальные люди!

— Замолкни! Лучше послушай мою историю. Когда я работал в Управлении, завели мы «сигнал» на «голубых» из клуба любителей поэзии. К ним в то время как раз клеился второй секретарь английского посольства. Матёрый такой разведчик. Каждые выходные из Москвы приезжал. Для отвода глаз матрёшки в окру?ге скупал. Со всех полок смёл, уже к плюшевым мишкам стал присматриваться.

— А они-то чем ему приглянулись?!

— Не перебивай! Повадились наши поэты хаживать в старый дом, в котором то ли Мейерхольд, то ли Михоэлс жил. Подремонтировали его и давай в нём друг другу стишки читать. А дом тот — в старом районе. Тихо, никакого движения, не подступишься! Днём с трибун всё больше про Ленина, да про партию стихи читают, а к вечеру, как соберутся, — такие рифмы загибали! Вот и стал туда англичанин наведываться. По-русски через пень на колоду, однако, стоит им пару строк из Мандельштама прочесть, так он — в слёзы! Хитрющий был, бестия! А у нас в городе одних оборонных заводов — в десять раз больше, чем общественных уборных. Вот и дало нам начальство наказ — изловить шпиона и задокументировать его преступную деятельность.

— Ну, и?..

— Что, «ну, и»? Накрутили мы в том доме дырок под визиры с микрофонами. Благо дом ещё до революции построили, свёрла как в масло входили. А во флигеле, закрытом нами якобы на ремонт, устроили наблюдательный пункт. Короче, сидели там днём и ночью, как в курятнике. Вонь, окно не откроешь, вместо туалета — параша, ночью холодно, днём в трусах ходим.

— Да ладно, Веник! Что ты мыслью по древу растекаешься? Зачем мне твои шпионы? Давай про «это»!

— Не перебивай! — обиделся рассказчик. — Во-первых, не «мыслью», а «мысью». Мысью раньше белку называли. Она по дереву бежит, будто стелется, от того и выражение пошло. Сразу видно, что ты неотёсанный технарь… И перед кем я бисер мечу?!

— Продолжай, говорю, а то уйду!

— Ладно. Значит, было у нас два визира простых и один — с кинокамерой. Стоило нам технику подключить, как тут всё и началось…

— Что началось?..

— А ты будто не знаешь? Я даже об этой мерзости вспоминать не могу!

— Зачем тогда разговор завёл?

— Я же не закончил. Ты каждый раз меня перебиваешь.

— Хорошо, не буду.

— Был у нас в бригаде молодой опер. Только-только нашу школу в Горьком закончил. Такой, знаешь, весь из себя правильный. Как на дежурство заступит, так давай нам про свою невесту рассказывать. Мол, из хорошей семьи, на рояле играет, Флобером увлекается, а ещё на досуге эти, как его… полудромы сочиняет.

— Что-что сочиняет?

— Ну, полудрамы, какая разница! Помнишь, «А роза упала на лапу Азора».

— Палиндромы, тупица!

Мочалин обиженно замолчал и, подняв щётку, вновь обернулся к зеркалу.

— Да, ладно, не сердись, Вениамин Вениаминович, я же шутя…

— Хорошо, продолжу. Тебе первому об этом рассказываю. Так вот, тот парнишка, как он нам всем надоел! Пытались его водкой напоить — морду воротит! И всё одно и то же: как за ручки берёт, как цветы дарит. Мы ему напрямую — мол, что, даже за пазуху ни разу не слазил? А он — в драку!

— Веня, давай по делу! Что ты всё вокруг, да около!

— Не хочешь, не буду рассказывать!

— Хочу!

— Короче, только он это увидел, ему сразу худо стало. А мы — давай подначивать, рассказывай, сынок, что ты там видишь? Нам, мол, для отчёта надо. Бедняга в словах путается. Никак не может сообразить, в каких выражениях описать увиденную срамоту. Бежит к другому визиру, а там крупным планом волосатый зад и в нём — затычка. Тут его и вырвало. Мы орём — «в парашу, гад, в парашу!» Он метнулся, зажав руками рот, да споткнулся и снёс головой ту парашу к чертям собачьим!