Я тебя не люблю

Аннотация

Что притягивает мужчин в женщинах? Почему одних они забывают на следующий день, других же помнят долгие годы? Всем женщинам, желающим найти ответ на этот вопрос, повесть рекомендуется к прочтению.

Я ТЕБЯ НЕ ЛЮБЛЮ повесть ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Стремление мужчины получить удовлетворение от единственной женщины называется любовью. Поль Жеральди Поэты бесстыдны по отношению к своим переживаниям: они эксплуатируют их. Фридрих Ницше Я типичный эманопат, как меня называет Галина, моя знакомая. Она говорит, что я – яркий представитель. Это который живет не умом, а эмоциями. Наверно, правильней было бы «эм о нопат», но Галина считает по-другому. Пусть будет так, она психолог. Сюда же добавить эротомана. И мой психологический портрет соответствует тому, кем я и являюсь с точки зрения этой отрасли медицины. Кто такой эротоман – знаю, эманопата искал в Интернете – нашел только «эмоциопата». …Когда три года назад я зарегистрировался на сайте знакомств, параметры поиска обозначил узко: тридцать-тридцать пять лет. Ни моложе, ни старше. Сайт предложил мне список анкет молодых женщин количеством около тридцати. Первой в списке была Она. «Самая красивая и обаятельная» – так она заявила о себе. «Привет, ты и правда красивая?» – я написал именно ей, и первое, что пришло в голову. Ее реакция была быстрой: «А ты что – чудовище?» Я также попробовал ответить на ее вопрос о моем возрасте: «Цифры возраста в сумме дают семь. 34,43,52,61. Выбирай». Вариант «семьдесят» предлагать не стал. Тут без юмора. Женское любопытство оказалось сильнее: «Скажи честно, не хочу угадывать». Я написал. Мою честность она оценила, знакомство можно было ускорять. Следующий и очень мужской вопрос мог показаться ей бестактным: «Какой у тебя размер?» Пауза затянулась, но мой интерес не показался ей необычным. «У меня красивая грудь, не маленькая…» Я ободрился и продолжил: «Опиши лицо, мужчины ведь любят визуально». Её ответ не забуду, он меня удивил: «Я тоже люблю мужчин, и не только визуально». «И все же?» «Ну, скулы у меня не монгольские, лицо больше европейское, я полька наполовину…» Начало было весьма интригующее. Особенно про скулы. Осмелев, я послал ей цитату из недавно прочитанного французского любовного романа. Автор поразил меня откровенностью и простотой в изложении любви, секса и постельных сцен. Мне не терпелось проверить в действии его подход к этой вечно интересной теме, динамика знакомства располагала. Я рассчитывал произвести впечатление, с которого подобные знакомства и начинаются. Предложенный мною легкий флирт был ею поддержан, и отправленная цитата была к месту. Чтобы снизить уровень своего нахальства на начальном этапе знакомства, я пополнил ей баланс. Должно было хватить на десяток-другой сообщений. Все-таки я первым обратился к ней. Я всегда старался придерживаться своего личного правила – «Если мужчина разжигает к себе интерес женщины, он обязан его оплатить, дабы не ввергать её в вынужденные расходы». «Это ты кинул мне деньги на телефон?» «Да». «Зачем? Мне денег не надо. Мне хватает». «Ага, честная, значит. Нормально». На следующий день я поехал по делам в другой город, наша переписка прервалась. Я отвлекся и забыл о ней. «Привет, ты где? Я уже не могу без твоего общения», – напомнила она о себе. Прошло три дня, и наше знакомство должно было логически завершиться. Мы договорились о встрече… Воспоминания об этих трех днях приятны, они вызывают у меня улыбку. Я сижу в кафе за столиком в углу в ожидании заказанного кофе, и яркое солнце светит мне прямо в глаза. У меня ноутбук, я в Интернете, я ищу «эманопата». «Эмо… эмоция, эманация…». Эманация как противоположность эволюции. Развитие от уже сотворенного – к концу. Истечение в небытие. Небытие как следствие избыточности. Так в Википедии. Если кто-то что-нибудь в этом и поймет, то только не я. За окном поздняя и ещё теплая осень, но уже с первыми признаками наступающего холода. Моё настроение и мои чувства под стать этому времени года. Они колеблются от самых приятных и до самых… Но об этом позже, в конце моего повествования. Эти воспоминания, как гигантский спрут, своими мягкими скользкими щупальцами тащат меня назад, туда, где еще недавно была она. А может, это я сам цепляюсь за них, лелея и перебирая, как струны арфы? Да, я купаюсь в своих переживаниях и событиях, которые еще совсем недавно произошли со мной. Я умер, потому что в настоящем меня нет. Я еще в прошлом. Я подводная лодка, погруженная на глубину, чтобы отлежаться и набраться сил перед всплытием. Я вспоминаю её, мою женщину, самую неожиданную в моей жизни, с которой судьба свела меня удивительным и необычным образом. Я тянусь к ней, я глажу ее волосы, касаюсь ладонью ее лица, чувствую нежную бархатистость ее кожи. Я трогаю ее рукой – как приятна мягкая податливость ее тела! Она рядом – в метре от меня, она вся в моих объятиях. Или это мне только кажется? Может быть, поэтому, а может, из-за слишком яркого солнца я не хочу открывать глаза. Я называю ее моей, но, увы, мне уже не принадлежащей, и мне не хватает смелости это признать… Итак, привет, любовь моя, Хоть сплю с тобой пока (уже) не я… Выбрать, какое наречие уместнее и больше подходит для определения момента, я не могу, а моей называю из-за ощущения временности её отсутствия. Эти две строчки очередного сонета я придумал две недели назад, чтобы послать ей, но палец не хочет нажимать на клавишу, и посылать я не буду, тем более после того, как встретился с ней в последний раз. Таких сонетов, всяких и на любой вкус, и до и после расставания я послал ей столько, что хватило бы на целый том: и романтическо-эротических, и порно, и с юмором, но все по порядку, я обязательно воспроизведу на этих страницах некоторые из них, наиболее приличествующие цензуре. Творчество мое было большей частью примитивным, но, может, именно примитивность как раз и отражала с максимальной правдивостью суть этого короткого эпизода моей жизни, и всякая правильность и утонченность слога была бы преднамеренным обманом. Уже год, как в моей голове крутится один и тот же слайд под названием «Тот самый первый день, когда я увидел её». Этот слайд крутится чаще всех других. Прошло больше трех лет, но я не могу забыть ни её, ни этот день. Не могу забыть следующие несколько дней вслед за первым, и последующие дни и месяцы тоже. Я не могу забыть все. Я пролистываю эпизоды своей страсти, выбирая как самые интересные и самые красивые из них, так и экстремальные. Они как яркие вспышки – калейдоскоп разноцветных картинок с красивой женщиной. Я вытаскиваю наугад из своей памяти каждую из них без всякой хронологии. Эти вспышки, как фантомные боли, бьют меня по нервам. За три года их набралось достаточно, чтобы об этом можно было рассказать. Посею ли добродетель в котором сердце этим своим опусом, я не знаю, но рассказать мне есть о чём , а может, и просветить. « Блажен писатель, если творением своим мог просветить хотя единого». – А.Н. Радищев, надеюсь, поможет мне в этом. А в чем это просвещение будет, то каждый решит самостоятельно. Все это похоже на то, как маньяк-убийца наносит удары ножом по всему телу своей несчастной жертве, но не смертельные. И в роли жертвы, и в роли маньяка я сам. Зачем я это делаю? Ответ на этот вопрос был бы слишком простым и банальным, если бы я ответил на него: «Потому что влюбился». Это больше. Хотя, что может быть больше, чем любовь? Страсть? А может, злость? Что бы это ни было – любовь, страсть или какой-то другой эмоциональный коктейль, которому психологи еще не придумали названия, все это было круто замешано на сексе, эмоциях и на… ссорах. Таких эмоций я не испытывал давно, с самого детства. До боли, до дрожи, до потемнения в глазах. И чем упорнее я кручу свой слайд, тем сильнее я злюсь на самого себя. Кажется, это называется стыдом. Я понимаю, за что мне стыдно, но боюсь в этом признаться. Боюсь окончательно потерять её в себе самом, потому что не хочу. И боюсь её разочарования во мне. Мужчины больше всего боятся женского разочарования, особенно такие романтики, как я. При этом сами, однако, сплошь и рядом разочаровываются в женщине, в ее внешности, что для женщины обиднее всего. И часто не скрывают этого, так же как и не замечают реакцию женщины на такое мужское разочарование. Было большой авантюрой согласиться на встречу, не увидев ее фото. Своё я пытался отправить, но мою физиономию ее телефон получать отказался. Почему согласилась на встречу без фото она, мне остается только догадываться. Думаю, что интерес я у неё все же вызвал. Это мне льстит. В тот июльский день я подъехал туда, где мы договорились встретиться. Она подошла сразу же. На ней был странный наряд для первой встречи – мятая навыпуск футболка, ядовито-малинового цвета короткое до колена трико в обтяжку, прозрачные резиновые сланцы, которые на ногах почти незаметны, из-за чего казалось, что она босиком. Я тут же отнес ее к тем женщинам, тип лица которых мне никогда не нравился – бледное, с легкими розоватыми разводами на резко очерченных скулах. Взгляд задержался на ее глазах, они выглядели размытыми, слабо-голубого цвета, и этим своим цветом очень выделялись на фоне вытянутого худого лица. А кривизна ее ног мне показалась убийственной. Я был разочарован. Стало кисло и неинтересно: « Уехать сейчас? Или проводить её потом под каким-нибудь предлогом?» Она села в машину. – А ты не хочешь снять очки? – сказала она приятным голосом. Я или замешкался, или не захотел снимать, чтобы она не увидела у меня в глазах мой неинтерес к ней. Разочарование в женской внешности при заранее спланированном знакомстве мужчине скрыть невозможно, какие бы комплименты он при этом ни говорил. Не дождавшись действия от меня, она сняла очки сама и стала что-то мне говорить. У неё оказался мягкий низкий голос с безукоризненно четкой дикцией. Сказала, что только что приехала с дачи, поэтому так одета и без макияжа. – Посмотри сначала на такую, – ничуть не смущаясь, произнесла она. Я тоже что-то промямлил. Весь разговор в машине не запомнился. Мы договорились встретиться ближе к вечеру. Встретиться предложил я, но про себя не имел в виду никакого продолжения. Чуть-чуть из вежливости, чуть-чуть из любопытства – ничего больше. В назначенный час я подъехал к ее дому. Она уже ждала меня. Взгляд снова остановился на ее ногах, обутых в сабо на высокой платформе, она как будто стала выше ростом. На ней было облегающее с открытыми плечами серое платье, которое очень шло ей, оно подчеркивало ее фигуру. При той особенности ее ног, на которую я обратил внимание, она оказалась довольно стройной. Уже веселей. Никаких кафе вокруг я не вспомнил, самое ближайшее было далеко от места нашей встречи. Казалось, что моя знакомая готова ехать хоть на край света. Она была весела и беззаботна. В ее поведении не было никакой скованности. Я с такими женщинами всегда чувствую себя в ударе. Тем более что она мне уже понравилась, но что-то ещё отталкивало. Я присмотрелся внимательнее. Это «что-то» было неуловимым и скрывалось за обаятельной улыбкой. Я нашел, что это волосы. Они производили впечатление неряшливости и неухоженности. Кафе, в которое я ее привез, было летнее, и я предложил сесть на улице. Свободных мест на улице не оказалось, мы зашли внутрь. Она попросила заказать бутылку сладкого вина. Я знаю эту марку и терпеть ее не могу. Я не смог удержаться, чтобы не сказать ей об этом. – А мне нравится, – сказала она с той же непосредственностью, с какой подошла ко мне два часа назад. И снова она меня удивила. На вопрос, что заказать из еды, ответила по-детски: – Я не хочу есть, поела дома – мама только что пирожков нажарила. Ее непосредственность передалась и мне – я окончательно расслабился. И, конечно, я потрогал ее. Вроде сразу женщину лапать неприлично, я этим никогда не страдал. Усаживая ее за стол и подвигая стул, я заботливо прикрыл ей колено рукой. Я с удовольствием его погладил, сделав вид, что беспокоюсь – как бы не ударилась о перекладину под крышкой стола. Ей мой жест понравился – я это увидел. Она даже бровью не повела. Я спросил, удобно ли ей. Все такая же беззаботная, она ответила коротко, с тщательно замаскированным безразличием: – Да. Это у меня такой проверочный тест с женщинами – будет продолжение или нет. Продолжение было, и ещё какое, но каким оно окажется на самом деле – как в ближайшие три часа, так и в последующие три года, в тот момент я себе совершенно не представлял. Я всегда был робок и застенчив с женским полом – в детстве с девочками, потом с девушками и женщинами, но только с теми, которые мне начинали нравиться. Я тут же влюблялся, появлялась робость и скованность, и это мне мешало сблизиться. Но с ней я чувствовал себя легко и просто. Наверное, потому, что еще не понял, что влюбился. Я не понял, что взаимное притяжение уже произошло. Только мелькнуло вскользь: «Где-то это уже было» . Мы о чем-то болтали и чувствовали себя очень непринужденно. Я заливал ей про Северную Европу и почему-то про Копенгаген, который я давно хочу посетить. И заглянуть в Христианию – город в городе, район, заселенный хиппи, которых не могут оттуда выселить уже полвека. Судьба Копенгагена с Христианией меня так же беспокоит, как и притягивает. Но боюсь туда не успеть, потому что все идет к тому, что Копенгаген может постигнуть печальная участь таинственной Атлантиды. И при этом я внимательно наблюдал: «Интерес в глазах , давай дальше». А дальше я перешел от глобального потепления к электротехнике и загнул что-то там про электрический разряд, который как искра божья вдруг появляется между мужчиной и женщиной, отчего они счастливые начинают дергаться в конвульсиях, если не внешне, то внутренне точно. А еще про Гонконг. Про него говорят, что это каменный мешок. Я хотел бы убедиться в этом сам, намекнув своей собеседнице, что все эти вояжи могут случиться вместе с ней. Словом, я поймал кураж. А потом спросил фамилию, которую она назвала без стеснения. Фамилия у нее оказалась красивой, само собой польской, и я тут же предположил, что она происходит от денежной единицы Европы средних веков. Старинный талер сегодня стал долларом – самой могущественной валютой в мире. Ей очень понравилась (как я удачно!) такая трактовка. Потом мы с ней смотрели в Интернете, там была именно эта единственная версия. Встреча подходила к концу, мы вышли из кафе и сели в машину, где вдруг набросились друг на друга и стали неистово целоваться. Я сказал, что немного стесняюсь, в ответ услышал ободряющее: – А ты не робкий. Я предложил ей проехать ко мне, посмотреть, как я живу. Почти месяц, как я наслаждался долгожданной свободой, и также месяц был свободен от женского общества и от секса тоже. Тогда мне казалось, что я готов начать новую жизнь. Приглашая новую знакомую к себе, я всего лишь хотел показать ей, где и как живу, и что живу один, и ничего больше. Я ещё не мог отделаться от того самого первого отталкивающего впечатления. Поэтому и предложил так, как будто мне все равно. А мне и вправду было все равно. Она отказалась, я не настаивал. И тут же был вознагражден ее согласием за свою неназойливость. – Тогда домой, – сказал я. – Ну так и быть, поедем, посмотрим на твое жилище, – неожиданно услышал я от неё. Впоследствии она всегда так и реагировала на моё безразличие к ее отказам. Это была ее самая крутая «фишка», от которой у меня мандраж пробегал по всему телу. Она не терпела ни малейшего равнодушия к себе со стороны мужчин. Мужское равнодушие, и мое в том числе, ее оскорбляло. Отказать женщине в любопытстве я не мог, мы поехали ко мне. Квартиру она оглядела деловито и по-хозяйски: – Наверно, очень дешево купил? Она уже примеривалась к переезду. Очень было похоже. У женщин это происходит на уровне инстинкта. Это тот, который жилищный и который развит у женщин лучше, чем у мужчин, и не меньше материнского. Этот инстинкт у неё зашкаливал. После того начала, что было в машине, напрашивалось продолжение – мы опять стали целоваться. Мягко уложив меня на спину, она наклонилась надо мной. А как только я дотронулся до ее плеч, чтобы добраться до лифчика, тут же угадала: – Ты хочешь мою грудь? Спрашивать было необязательно. Страстные поцелуи всегда, и особенно те, что были в машине, естественным образом должны, нет – просто обязаны завершаться сексом. Я предложил ей его. Как будто согласившись, она медленно разделась – сначала платье, а потом бюстгальтер были небрежно сброшены на пол. В продолжение игры она наклонилась ниже, коснувшись грудью моего лица, но вдруг замялась: – Пожалуй, нет. Я сегодня не в форме. Но, снова увидев, что я не настаиваю, и как бы не желая отказывать сразу, участливо спросила: – Ну, можно по-другому. Как ты любишь? Как я люблю, она поняла по моему взгляду, и мне показалось, что она вспомнила мою цитату. От неожиданного секса я обалдел, такого удовольствия от женщины давно не получал. И это была моя первая с ней ошибка. Предложенный ею сценарий я проглотил, даже не вспомнив о своем первом впечатлении. Оно исчезло, как только она согласилась. Я чувствовал себя мачо: как же, в первый вечер овладел женщиной, и мне в голову не пришло, что от меня в тот момент мало что зависело. Заняться сексом на первом свидании – это решение она приняла сама, а наличие территории и выпитая половина бутылки вина помогли ей это решение реализовать. Ночевать у меня она не осталась, я отвез её домой. Ее дом был недалеко. – Завтра я прыгаю с парашютом, – нарочито небрежно заметил я, провожая ее. Я хотел порисоваться и показаться еще интересней в её глазах. Её ответ меня убил. – Зачем, не понимаю смысла, – пожала она плечами. Утро следующего дня было великолепным – солнечным и ещё не жарким. Я поехал в авиаклуб, где обучался на летных курсах. Мне надо было выполнить обязательный прыжок с парашютом, который постоянно откладывался. На протяжении месяца я приходил на аэродром, надевал парашют, название которого узнал ещё на первом занятии. Наш инструктор так гордо назвал нам тип парашюта – Д-6 (десантный), что я тут же проникся этой его гордостью. Гордость вскоре прошла, потому что вся эта процедура выхода на аэродром, ожидания прыжка и последующей его отмены мне порядком надоела. Стояла жара, двигатель у Ан-2 нагревался так, что находиться в небе долго было нельзя. Из-за чего мы каждый раз по два часа томились на поле под палящим солнцем. Но в тот день я все же прыгнул. Вместе с группой таких же любителей острых ощущений я сел в самолет, и мы поднялись на высоту. В самолете сидел спокойно, что меня удивило. Выпрыгнул. Без испуга. Чувствую, что ничего не чувствую. Не испытываю никаких особых ощущений и эмоций. Ничего того, что ожидал при первом прыжке. Ни адреналина, ни холода в пятках, как это было при первом спуске на горных лыжах. Шансы разбиться на горе мне показались намного выше, впрочем, эти шансы уравнялись уже через несколько минут. При приземлении. Покинув чрево «кукурузника», я полминуты крутился в воздухе. Вспомнил, что надо сжать ноги вместе. Сжал. Выровнялся. Потом кольцо. Считать не стал, дернул. Медленно опускаюсь и завороженно слежу, как приближается земля. Она, родная, приблизилась неожиданно и вдруг. Оттого, что смотрел вниз, разошлись колени, а именно этого делать было нельзя. Моя левая ступня подвернулась, как только ноги коснулись земли. Бросив парашют на поле, я кое-как доковылял до машины. Далее еще прозаичнее. Травмпункт, растяжение связок, боль, гипс. Я оказался обездвиженным на несколько дней. Нога опухла, увеличившись чуть ли не в два раза, и стала сине-черная, как созревший баклажан. Я приехал к Нине. Нина – моя вторая жена. Когда и как начинается развод? В постели, в мозгах или в обвинениях по поводу неприготовленной еды? И где он уже заранее запрограммирован? Во взаимных претензиях или в расхождении взглядов на теорию Большого Взрыва? Он начинается всегда, когда в отношения тихо, украдкой вползает скука – как жук-короед, вгрызается в цветущее дерево. Эта дрянная тетка сначала проникает под внешне красивую, но уже ослабленную ссорами и упреками оболочку брака, пользуясь попустительством его учредителей, медленно заползая все глубже, становясь увереннее и бесцеремоннее оттого, что осталась незамеченной, а потом проедает в его тверди длинные, незаметные туннели. И продырявленный таким способом семейный ствол разваливается на отдельные несоставные части. Противоречий в нашей совместной жизни набралось такое количество, что оно превышало возможности их разрешения. Да не покажется читающему данная фраза скучным канцеляритом и не свернет от него скулы, но мы с женой объективно оценили, что брачные отношения зашли в тупик. И договорились пожить отдельно друг от друга. Моя экстремальная травма прервала наше раздельное проживание на четыре дня. Ни ходить, ни обслужить себя сам я не мог, а идти мне было не к кому. Я лежал на диване, рассуждая от нечего делать о том, как устроен мир: еще вчера он был полон самых ярких красок и таких же желаний, быстрых и легких побед, ощущений безграничных возможностей, а сегодня… «Полетал и будет. Теперь поползай». Я лежал и скучал, периодически бросая короткие взгляды на свою опухшую конечность: «Скоро этот «баклажан» созреет и будет готов к употреблению по своему прямому назначению?». Мои философические размышления прервал «Сони-Эриксон». Я узнал этот звонок с первых же секунд, как узнают кобылы ржание своих жеребят в табуне даже из тысячи голов, почувствовал спинным мозгом – она! Мобильник подпрыгивал на полу возле дивана, методично посылая звонок за звонком. «Не бери, не отвечай!». Рука потянулась, как под гипнозом. Конечно, это была моя вчерашняя знакомая. Ответил. Сказал, где я и что со мной. Тогда она впервые проявила себя и показала, какой эмоциональной может быть. Услышав мой ответ, резко бросила трубку. И тут же я получил от неё сообщение, это была та самая посланная мною цитата: «О чем ты думаешь?» – спросила меня Элен. «О грустных вещах», – задумчиво ответил я. Она покачала головой, серьезно посмотрела на меня и поняла, что мне по-настоящему грустно. «Не беспокойся…» – тихо сказала она, а потом опустилась на колени, чтобы сделать мне минет…» В возвращенной цитате она заменила в конце только фамилию автора, поставив мою – «…мистер такой-то». Тогда еще я не успел испугаться. Но и терять ее не хотелось. Уж очень приятные ощущения у меня остались после нашей встречи. «Ты же не будешь ухаживать за мной эти несколько дней?» – спросил я её, стараясь быть максимально логичным. «Нет, конечно», – ответила она и первой закончила разговор. Через двадцать минут послал ей ответ: «От женщин, с которыми бывает такой обалденный секс в первую же встречу, не отказываются». Её молчание затянулось, но что-то мне подсказывало, что попал в точку. Так и есть, на следующий день я получил её прощение: «Все хорошо. Я не могу долго злиться». В этом ее признании уже тогда было что-то, что говорило – эта женщина вошла в мою жизнь навсегда, так просто я с ней не расстанусь. Первый ее взбрык я выдержал легко. И наивно думал, как спокойно я выправил ситуацию. Тогда я ошибся с ней во второй раз… Ольга – так звали мою новую женщину, обладала удивительной способностью вспыхивать как порох, так же ярко, но недолго гореть и тут же гаснуть. Она ругалась или ругала меня так, что я замирал и ничего не мог сказать в ответ. Ругать меня у неё получалось исключительно корректно. Нецензурные слова в ее лексиконе отсутствовали, казалось, что она не знает об их существовании. Ругалась она хотя и гневно, но не зло, никогда не используя оскорбления. За исключением наших последних встреч. И даже тогда более крутого оскорбления, чем «сволочь», я от нее не удостоился, хотя вполне заслуживал. Я не сразу понял, почему так веду себя с ней. Мы были как два известных антагониста – кролик и удав. Кроликом, разумеется, был я. Дошло потом. Просто когда она ругала и отчитывала меня за какие-нибудь промахи, а промахов у мужчины перед женщиной всегда хватает, она мне ужасно нравилась, и я желал ее всем своим телом и каждым мускулом. В такие минуты она была необычайно притягательна! Я обнаружил в себе, что после таких её вспышек никакой досады или негатива у меня не оставалось. Как известно, количество переходит в качество. Это качество наступило месяца через два, когда в один из ее всплесков я все-таки вздрогнул. Я опоздал на встречу, и тогда она меня здорово напугала. – Мне не нравится, что я ругаюсь с тобой, раньше у меня такого никогда не было, – сказала она. – Мне это очень не нравится, – еще раз повторила Ольга. – Наверное, нам придется расстаться… Ольга впервые произнесла это отвратительное слово «расстаться». Как оказалось, эта тема была у неё любимой. Моя подружка жонглировала ею так, как это делает высококлассный жонглер, подкидывая вверх боевые гранаты, у одной из которых выдернута чека, успевая в последнюю секунду именно эту, без чеки, отбросить в сторону. Взрыв происходит, но без ущерба для жизни. Остается только переведенный вздох и судорожно проглоченная слюна. Чего было больше в этом ее «расстаться» – манипуляций или сомнений относительно отношений со мной, мне осталось непонятным. Скорее всего, было и то, и другое. А может, с помощью простых женских манипуляций Ольга как раз и проверяла эти свои сомнения? Так или иначе, но я испугался. Я почувствовал страх. Это был мой второй страх в жизни, связанный с женщиной. Я сказал: «Стоп, ты что-то делаешь не то и не так, если твоя женщина на тебя кричит…» Пообещал себе больше не провоцировать ее на крик. И тысячу раз это обещание нарушил. Какое-то особое удовольствие, неизвестное мне ранее или глубоко забытое, я стал получать от такого поведения своей новой пассии… «Надо покопаться в детстве…» – умно решил я и, погрузившись в детские воспоминания, выудил оттуда то, что написано во всех занимательных книжках по психологии и, само собой, у дедушки Фрейда. В результате глубокого проникновения в своё далекое детство я дошел до сути. Все воспоминания сошлись на одном человеке – на моей матери. Так случилось, что меня разлучили с ней в шесть лет, а через год я понял, что мать я больше не увижу. Моя мать, так же как и Ольга, часто неожиданно вспыхивала и тут же успокаивалась, изливая на меня всю свою женскую и материнскую страсть. В этом они были схожи. С той лишь разницей, что мать свой воспитательный гнев почти всегда подкрепляла физическими методами воздействия. Сестра отца рассказала, как однажды от матушки мне досталось поленом. Что ж, матери по-разному успокаивают своих детей. Тетка говорила, что я спрятался под кровать и не вылезал оттуда весь день, не поддаваясь ни на какие уговоры, а выполз, только когда с работы пришел отец. По причине полуторагодовалого возраста данный «воспитательный» эпизод в моей памяти зафиксирован не был. А вот полотенце уже запомнилось. Но, слава богу, перепады настроения воздействием физическим у Ольги никогда не сопровождались. Она вообще не любила драться и характером была даже трусовата. Так же как и моя мать, быстро отходила и вела себя так, как будто ничего и не было. Не оставалось ни следа от только что произнесенных ею в мой адрес гневных слов. Не оставалось ни в голосе, ни в движениях, ни в чем. Мне понравилось в ней и это. Этих «понравилось» становилось все больше. Я погружался в нее раз за разом, как в болотную трясину. Её мягкая, призывно пульсирующая, влажная вульва, как вход в преисподнюю, притягивала меня – туда, в ее лоно, дальше, глубже… И я не заметил, как полностью растворился в ней. Никто и никогда, ни до нее, ни после, не вызывал у меня такого бешеного взрыва рифмованного творчества. Рифмованного, потому что поэзии в моем творчестве было не очень много, но рифма была. Это были причудливые куплеты странной формы и часто странного и очень конкретного содержания. Я назвал их сонетами. В таком я, значит, состоянии, И сердце ёкает не зря. Зато спокойна ты, что я Твоим окутан обаянием… Я продолжал искать в ней сходство с моей матерью, и нашел это сходство поразительным. Кроме ее внезапного гнева, много общего было во внешности. И еще походка. У Оли она была твердая, с легкой косолапостью, вызывающая ассоциации с чем-то детским. Помню, как маленьким мальчиком я встречал мать, идущую с работы. Она шла, раскачиваясь на пятках, слегка выворачивая ступни наружу. Ольга делала так же. И лицо такое же – вытянутое, узкое, с «немонгольскими» скулами. Резкая геометрия скул придавала Ольге решительный вид, подчеркивая эротичность ее лица. Собственно, эротика у нее была во всем, во всей ее внешности и во всех ее движениях. И особенно в нижней челюсти, которая у неё чуть-чуть, как у евреек, выдавалась вперед. А еще великолепно Ольга выглядела за рулем автомобиля. Я закрываю глаза и вижу ее сжатые губы, вижу руки, красиво лежащие на руле. Она отлично водила машину. Мужской, уверенный, но не агрессивный стиль вождения у нее органично сочетался с женской плавностью в управлении. Словом, недостатков в ней я не увидел. Она вся была очень целостна – в поведении, мимике, эмоциях, в любви и, конечно, в сексе. А в разговоре тщательно строила фразы и выбирала слова, не допуская ни одного лишнего. И при этом любила говорить красиво и возвышенно. Я с недоверием относился к ее красивым словам. Пожалуй, только в них и было что-то фальшивое. Я не знаю ничего более отвратительного, чем дежавю. Если оно появилось, то, как застарелая заноза, будет преследовать всюду. Как результат – ощущение тотального прессинга по всей глубине и широте душевного пространства. И только один плюс – всегда присутствует шанс исправить, чтобы настоящее дежавю не закончилось тем же. «Дежавю» – Ольга повторяла это чаще всего не к месту и невпопад, и без всякой связи (может, она и была, но мне осталась непонятной), и потому верилось не очень. Но у неё это так красиво звучало, что я чуть не рассказал ей про своё – со своей первой женой я познакомился так же. Только тогда вместо кафе был вечерний сеанс в кино, вместо удобного дивана в квартире – нагретый за день речной песок городского пляжа в безлунную ночь. Если пренебречь этими различиями, в остальном мое с Ольгой « а у меня так уже было », в отличие от классического-неосозноваемого, было аналогичным, на сто процентов реальным и уже пережитым. Ах да – и не было еще прочитанного писателя-француза. Но даже при всей фальши ее красивых слов и выражений Ольга выглядела естественной и непринужденной. Её непринужденность проявлялась независимо от того, в каком состоянии она была – злилась или смеялась, ругалась или грустила… Я спрашивал себя: «Моя это женщина или нет? Если да, надо жениться. Но почему не хочется? Что я вообще с ней делаю и кто кому морочит голову?» Ну не хотел я жениться, все время думая про себя: « Что такого я знаю про женщин в свои пятьдесят два, чего не знал в двадцать два?» Это когда женился в первый раз. Или в тридцать четыре, когда во второй. И это при том, что я понравился ее родителям, вошел в ее семью и познакомился со всеми ее родственниками. И одновременно я не мог освободиться от чувства несвободы и постоянного контроля. Причудливая смесь ощущений преследовала меня – искренние, подлинные чувства с дурно пахнущей фальшью. А еще ощущение нереальности и тщательно замаскированной неправдивости происходящего. Примерно так, как бывает в дешевом спектакле провинциального театра – театральные чувства, театральная любовь. И вроде сценарий ничего, и декорации какие надо, и режиссер из столицы заезжий старается вовсю. Но что-то не то, не получается игра –актеры фальшивят, и от этой фальши звенит в ушах. Она окутывала нас, а мы – и я и она, понимая это, но не говоря вслух, пытались вылезти, выскользнуть из этого кокона, подгоняя отношения под нужный формат, но все усилия были тщетны – мы фальшивили еще больше… – Как ни странно, но ты понравился моей маме. – А что тут странного? – Да просто ни один из моих мужей ей не нравился. Короче, такая корова нужна самому. Ольга была похожа и на ювелира, прикидывающего на глазок стоимость принесенной для оценки вещицы, и на ветеринара, сразу решившего, что приплод обязательно будет. Мне осталось только выбрать: покоробиться или приосаниться еще. И на что после такой оценки я похож больше – на сверкающий алмаз или аппетитно пахнущий гамбургер? А потом? Она попробует меня на вкус? У Ольги была обычная семья, все как у всех. Она жила с родителями; ее отец, с которым я успел познакомиться, был строителем, как и мой, и, так же как и мой, умер от онкологии. Скорбные хлопоты повторились с уже знакомой мне беспощадной однообразностью – ритуальный агент, морг. Кладбище и поминальные речи. Разве что добавилась Ольгина благодарность за поддержку. Что скрепляет и притягивает двух близких (уже близких) людей? Что сплачивает сильнее – любовь, красивые слова? Заботы и совместные радости? А может быть, совместные печали? История рождения ее отца заинтересовала меня. Угнанная из Киева молодая женщина жила в польской семье, там ее приметил польский парень. Согласно семейному преданию, он был подпольщиком. Наверно, поэтому дальше польский след обрывался. Вполне романтическая история, с известной долей воображения потянет на отдельный роман. Но это потом. А пока интригу с немонгольскими скулами я посчитал исчерпанной. Мне приходилось видеть самые разные документы, но такое свидетельство о рождении я видел впервые. В строке «родился» черным по синему значилось: «г. Краков. Германская Республика. 1943 г.» Дача по выходным, возведенная в культ, была такая же, какая и в моей семье. Как и у предыдущих двух моих жен, у Ольги была старшая сестра и племянница. Даже день рождения у Ольги был в один день с Ниной, а ядовито-малиновое до колен трико, купленное женой на распродаже, я захотел выбросить в первый же день, как только увидел. И конечно, Ольга была Водолеем, как и все женщины, в которых я влюблялся, меня тянуло к ним как магнитом. Соблазнять женщин-Водолеев есть особенное удовольствие. Они хитры, наивны, меркантильны и бескорыстны. А еще любопытны. Все эти качества у них пронизаны одно в другое, как кольца в китайской шкатулке-головоломке, и друг от друга неотделимы. Дни рождения в один день у обеих – на меня это произвело сильное впечатление. К такому обстоятельству следовало бы отнестись как к простому совпадению и не более. Однако вопреки логике и здравому смыслу, которых я всегда старался придерживаться, это совпадение предстало предо мной как фатальная предопределенность всего, что случилось у меня с Ольгой сразу, как неизбежность всего того, что произошло потом. Совпадение внешних параметров жизни было абсолютным, но различалось по сути – это был другой ритм, другой уклад, и если бы я женился на Ольге, этому укладу мне пришлось бы отдать свою оставшуюся жизнь. Это был незнакомый и некомфортный мне быт, к которому надо было привыкать; это было равносильно тому, как поменять имя и фамилию, как сменить кожу. Все свободное время я был бы обязан посвятить ей, её ребенку, маме, даче, выполнению всех ее многочисленных просьб и поручений. И, наоборот, про своих родственников, друзей и, конечно, о дочери мне пришлось бы забыть. Я поймал себя на мысли, что роль любовника устраивает только меня. И хотя в статус жениха и мужа я переходить не торопился, но чувствовал, что таковым уже являюсь. Знаменитый вопрос принца Датского мог звучать и по-другому – жениться или не жениться? Потому что именно этот вопрос стоял и перед ним, и передо мной одинаково, как один из ключевых в наших с ним сюжетах. Мы оба не хотели жениться на своих О. Но вопрос неумолимо надвигался на меня, как ледник на Русскую равнину в Эпоху Великих Оледенений, продвижение которого я пытался всячески затормозить. И чем больше я сопротивлялся, тем ниже опускался градус нашей любви. Наши отношения становились все более непонятными, за исключением моих отношений с ее сыном. Я был уверен, что буду любить его как родного, смогу воспитать под себя, и никто не скажет, что воспитываю неправильно. Я хотел ребенка, сына, я стал пробовать себя в роли отца, у которого мальчик, и у меня получалось. При мне он начал говорить, я услышал его первые слова. Мне открылся удивительный мир маленького мальчика. Его звали Станислав. Стас, Стасик – так звала его Ольга, так стал звать его и я. Наблюдая ежедневно свои различия с матерью и подозревая, что здесь что-то не так, мальчишка успокоился, когда нашел совпадения с собой в моем лице. Когда Ольга и Стас гостили у меня, Стас ходил за мной по пятам, внимательно отслеживая все мои посещения по малой нужде. Наверно, ребенок еще недалеко ушел от того первозданного мира, который называют wild word , и потому его позывы возникали всякий раз как по заказу, и были обусловлены моими. Мой «цёни» (у Стаса это означало «черный»), мой великолепный черный унитаз сослужил мне такую службу в воспитании, которая никогда не сравнится ни с какими кубиками, картинками, книжками. Когда унитаз атаковывался с двух сторон, умываясь фонтанами из двух источников, я чувствовал себя великим педагогом, причем без особых к тому усилий, а воспитательный эффект был в разы больше, чем всякие занимательно-развивающие игры. Какое другое удовольствие в воспитании мальчишки можно сравнить с этой простой взаимной, а главное, естественной демонстрацией самых начальных мужских достоинств! Оказалось, что я научил его еще кое-чему. – Стасик мне ноги целует, у тебя научился. Вот глупый, – Ольга сообщила мне об этом с легкой усмешкой, означавшей, что такой «учебе» она была совсем не против. – Ничего, зато это самая правильная мужская глупость. Мои уроки гендерной самоидентификации помогли Стасу обрести, а мне удвоить собственную гордость от нашей принадлежности к противоположной от женщин половине человечества. Стас своим быстроразвивающимся мужским умом догадался, что к этой половине не относится не только мать, но и его бабушка, а еще ее соседка-подружка по даче и лестничной площадке. Было забавно видеть, как он с радостью отнес их всех к «девочкам». Я был горд своей ролью, рад успехам и считал Стасика своим продолжением, решив, что это и есть бессмертие, которое я уже приобрел. Вопреки общепринятому этикету, пусть и дежурному, Ольга ни разу не спросила о моей дочери. Эта тема если и интересовала ее, то с другой, чисто практической стороны. Я купил дочери велосипед и не смог соврать Ольге, сколько он стоит. Ольга нервно дернулась, но в комментариях была сдержанна: – Ну и избалована же она у тебя. В начале знакомства недостаточность денег еще не является определяющей причиной для женских упреков. Поначалу они замаскированы под какие-нибудь «неправильное воспитание», «баловство», «потакание детскому эгоизму» и все в этом роде. Я опешил. Внимательно смотрел на неё и молчал. Что в этом, пока еще небольшом ее эмоциональном недовольстве потом проявит себя со всей силой женской непримиримости? Ольга быстро справилась с собой: – Извини. Просто я очень ревную тебя к твоей семье. Больше про дочку я не упоминал. Как потом оказалось, эта тема еще не была исчерпана. Это может показаться странным, но я обрывал себя всякий раз, чуть только мне хотелось поделиться своим родительским опытом. И отношения катились дальше, и казалось, линия их была вполне нарастающей, но вместе с этой нарастающей линией нарастала и другая. Мужчине легче согласиться выглядеть трусом в глазах женщины, чем озвучить истинную причину отказа от будущего с ней. Я понимал, что с ней придется расстаться, но я не мог и не хотел. Если быть честным, то сначала я мог, но не хотел, потом уже хотел, но не мог. Колебания моего внутреннего маятника не могли не отразиться на моем поведении и остаться незамеченными для Ольги, она считывала их одно за другим – раньше, чем я сам их мог осознать. У Ольги это называлось «ни два, ни полтора». Известное выражение, но только у нее оно звучало убедительнее всего. – Что там у тебя с женой? Похоже, ты подаешь ей надежды. – С чего ты взяла? – Сегодня получила послание от неё: «Оля, отлипни от моего мужа. Найди себе молодого и по любви». Реши с ней как-нибудь. – Мне её что – убить? Ольга помолчала, сделав минутную паузу. – И почему она называет тебя мужем? Ведь ты уже с ней развелся? Сегодня ночью мне приснилось, что она умерла… – Нина говорила что-нибудь еще? – Говорила… говорила, что ты очень любишь борщ… Да, мне надо было поговорить с Ниной. Но что я мог сказать? Что у меня мозг отключается во время секса с новой женщиной? Я развелся с Ниной ещё в начале отношений с Ольгой. Я убедил жену сделать это быстро и по взаимному согласию. Через две недели после развода, в пятницу тринадцатого, Нину сбила машина. Она отделалась минимальными последствиями – сломанной челюстью и сотрясением мозга. Могло быть хуже. Я это знаю по роду своей профессиональной деятельности. Мне было жалко Нину, у меня защемило сердце. И я рассказал Ольге. К этой новости, а может, к моей жалости она отнеслась с нескрываемым раздражением: – Ну и живи со своей Ниной по жалости. Зато она тебе ребенка не родит. Я был не рад, что затеял этот разговор. Пришлось оправдываться. А Ольга продолжала: – А меня тебе не жалко? – Нет, не жалко. Потому что тебя я люблю. – А если я беременна? Великолепный женский вопрос! Тут бы мне и сказать ей: «Ну тогда я женюсь на тебе» . В таких случаях полагается, о беременности женщины говорят всегда с этой целью. Не сказал. Странно, но буквально недавно Ольга вместе со своей матерью пожалели Нину: «В таком возрасте остаться одной…». Их женская солидарность выглядела как упрек мне, но была уместна. Мне в сочувствии уже было отказано. Я понял, что всякое упоминание, любое общение и, боже упаси, жалость к Нине подлежат исключению из моей жизни и эмоционального набора моих чувств. Желание Ольги быть у меня единственной оригинальностью не отличалось. А до решения развестись я предложил Ольге не встречаться. Временно. – Надо прекратить заниматься сексом, а то это не очень честно, я неуютно себя чувствую. Давай объявим мораторий на встречи до окончательного развода. Оля как-то даже одобрительно отнеслась к моим словам, что для меня было неожиданно: – Да, конечно, меня и сестра уже спрашивала: « А замуж он тебе еще не предлагал? » Я сказала ей, что тебе сначала развестись надо… Перерыва в сексе Ольге хватило всего на три дня: «Давай нарушать мораторий». Её нетерпение, несмотря на короткую фразу, даже в телефоне выглядело таким обещающе-соблазнительным, что ни о каком отказе не могло быть и речи. Я согласился, и эта была моя следующая ошибка. Расплаты за неё мне долго ждать не пришлось. Я поплатился на следующий же день, когда был нарушен мораторий. Я и этот день запомнил, как и первый. …В очередной раз я вез Ольгу на своем новеньком серебристом «Лансере». Мы ехали на работу, каждый на свою. Сегодня, первого сентября, она приходила ко мне в шесть часов утра, мораторий на секс по её просьбе был отменен. Только что узнав об особенностях утреннего мужского желания, Ольга все ещё находилась под впечатлением его последствий и готова была продолжить утреннее свидание теперь уже в машине. Это отвлекало меня от управления, но не настолько, чтобы не контролировать дорогу. Я легко перестраивался из ряда в ряд, мой «Мицубиси-Лансер» обладал многими достоинствами, в том числе шустрым характером. – Оля, дорогая, пристегнись. – Я вдруг озаботился её безопасностью. Ни раньше, ни потом я об этом никогда не думал и никого не просил. Сам я пристегивался. Непристегнутый водитель вызывал недовольство моего автомобиля, и он начинал орать истошным и отвратительным голосом: сигналом, который не отключался. Насколько обезопасен пассажир впереди, «Лансера» не интересовало. Мы быстро двигались за маленьким «Мицубиси-Колт», «пуговкой», как называла такие машины Ольга. – Я никогда не пристегиваюсь, – попыталась Ольга проявить строптивость, но я настоял. В тот день моя настойчивость уберегла её от увечий, а может, и сохранила ей жизнь. Потому что уже через минуту мне пришлось резко затормозить перед внезапно вставшим впереди «Колтом». И тут же я получил оглушительный удар сзади. От этого удара я припечатал «Колт» так, что мой «Лансер» в одно мгновение превратился из красивого спортивного авто в русскую гармошку в сжатой её фазе. В повисшей паузе мы пробыли секунд тридцать. Оля, великолепная моя Оля, сидела молча, бледная как мел. Я увидел у неё на локтях два одинаковых и аккуратных синяка – результат удара ее рук о спинку сиденья. – Ты в порядке? – Я очень испугалась, – ответила Ольга, и её самообладанию можно было позавидовать. На её лице я не увидел ни малейшего страха, у неё не дрогнул ни один мускул, а голос был такой же, как всегда, ровный и спокойный. Вскоре подъехала ее сестра, Ольга уехала с ней, а я остался возле своего искореженного друга. Вот так, к травме ноги я получил в придачу еще и разбитое вдребезги авто. Мордатый страховщик все время твердил мне про какие-то «остатки». Он ловко оценил мою «гармошку», цинично обозвав то, что осталось от «Лансера», «годными остатками». Только это были не остатки, а останки моего бедного «Лансера», и составили они третью часть его первоначальной стоимости. Ради восстановления справедливости хотя бы в терминологии и в противовес казенному «новоязу» к слову «годные» я присоединил частицу «НЕ». Она означала, что восстановлению «Лансер» уже не подлежал. Ольгина «Тойота» заменила его. Звезды рассудили просто, забрав из двух авто одно: «В самом деле – зачем им две, все равно одна бы простаивала, если обоим по пути и туда, и обратно?» И теперь старенькая, но надежная «Тойота» стала нашим средством передвижения на ближайшие несколько месяцев. Ольга и это происшествие мне припомнила. Потом. Только не так, как воспринял и оценил его я. …С Фалиным я был знаком больше тридцати лет. Когда-то он работал учителем истории в средней школе. Мы сблизились с ним как два гуманитария, периодически пропадая друг для друга на несколько месяцев и даже лет. Но последние два года мы общались с ним довольно интенсивно, обращаясь по взаимности с различными просьбами. У него оказалась почти такая же ситуация, как и у меня. Его даже можно было назвать близким другом, если бы в один момент он не исчез из моего окружения. Его исчезновение опять же связано с Ольгой. Фалин просто перестал со мной общаться, устав от моих воплей на вечную мужскую тему: « Как вернуть любимую женщину». Но тогда мы встречались время от времени, обсуждая текущие моменты, и мои и его, мы нашли друг в друге благодарных слушателей. – Привет. Как дела? Все по-прежнему? – спрашивал он меня, имея в виду Ольгу. – По-прежнему и безотказно. Винтовка Мосина в самой лучшей модификации. На шпагат садится – блеск! Ласточка в полете. А вот будущего не вижу. Я не знаю, что дальше. Постоянно хочу с ней секса, и чем чаще, тем лучше… – Ну ты попал. – …а чаще не получается, потому что не живем в одной квартире. Ссоримся только из-за этого. Последний раз – два часа назад. Постоянные упреки, что мне нужен от нее только секс. Тут же после этих слов получил сообщение. Его содержание подтвердило мои слова: «Это не любовь, ты хочешь от меня только одного». – А ты напиши, что не отделяешь секс от высоких чувств, – посоветовал Фалин. Ответ ей я отправил слово в слово. «Это хорошо, это правильно», – ответила уже теперь она. Мы с Фалиным улыбнулись. – У меня такая ситуация уже шестнадцать лет, с обязательной «отработкой» с женой по субботам. Значит, старшая жена у тебя Нина, а любимая – Ольга? Я угадал? Фалин не дождался от меня ответа. Ответ был не нужен. Он угадал. – А как Ольга относится к тебе вообще? – Нормально относится… Говорит, что я некрасивый. – О-о-о, да она тебя еще и чмырит? – Вроде того. И кажется, мне никогда не дотянуться до Джорджа Клуни и Ольгиного второго мужа. Их профили она считает идеалом мужской красоты. – Тогда чем ты её держишь возле себя? Наверное, своей улыбкой. У тебя она очень обаятельная. Бабам нравится. Я ничего не сказал Фалину про Нину, да он и не спрашивал. Я приходил к Нине, но вариант вернуться к ней окончательно не рассматривал. Нина закрутила роман, потом еще один, а я остался к этому равнодушен. Она хотела еще быть привлекательной для мужчин. Статус «брошенной жены» был нестерпим ей. В ее возрасте это была слишком тяжелая ноша. Нина выглядит намного моложе своих лет, она выглядела так всегда, но к сексуальному удовольствию это мало относится. « Обидеть меня все равно, что обидеть ребенка» – у Нины это было любимое выражение, я называл ее «девочка-женщина» из-за особенностей ее фигуры: маленькая грудь, но довольно приличные для женщины бедра. Все-таки детскости в ней было больше, и потому занятия с ней сексом все чаще стали вызывать у меня стойкое чувство вины. Оно появлялось сразу после близости и потом цепко держало мою психику дня два или три. А еще эта дурацкая жалость к Нине. Жалость преследовала и раздражала меня всегда, и особенно – как только я ушел от жены. Мозги, печень, весь мой возрастной ливер разом почувствовали – жалость есть составная и обязательная часть любви, она есть обязательная функция жизни. Без неё любовь испаряется, как вода в пустыне. Как камертон для настройщика есть эталон правильного звука, так и Нина была для меня эталоном настоящих чувств и настоящих отношений. Как рентгеном Нина просвечивала меня насквозь, и спрятаться от ее всёпонимающего взгляда было невозможно. Но не хватало удовольствия, сравнимого с пирожным, сладкого и вкусного, какого нет в том самом хлебе насущном, который дает нам возможность лишь утолить голод и просто забыть о еде. Сладкое и вкусное можно получить только от таких, как Ольга. Я пристально всматривался в неё, стараясь обнаружить такую же искренность в выражении чувств, такую же преданность, как у Нины, которая была для меня высокой планкой, я с трудом дотягивался до неё. Удовольствие как мотивация отношений с женщиной всегда сильна, но всегда недостаточна, и потому я чувствовал, что попал в тупик. А все потому, что… « Ну откуда это мне так знакомо?» Нина и Ольга – две стороны одной медали: жалость и преданность на одной стороне, страсть и удовольствие на противоположной. « И за то, и за другое надо платить», – говорил я себе. Оплата удовольствия уже шагала рядом широкими шагами. Чем придется платить за преданность, было тоже понятно – такой же ответной преданностью и заботой о Нине. Так разрывался я между двумя Ж – между Жалостью к одной и Желанием к другой. Но терзать себя, как Фалин, шестнадцать лет в мои планы не входило. Я сам создал ситуацию, при которой Ольге ничего не оставалось, как уйти от меня. Здесь я проявил незаурядные способности, включая бестолковость – частую спутницу в моей жизни. Я умышленно делал все, чтобы мы расстались, вот только какие будут последствия, я не предвидел, о последствиях я старался не думать. Я сам повесил на стену ружье и стал дожидаться последнего акта, ничего не делая для того, чтобы наша с ней пьеса никогда не закончилась. И это с моей-то способностью логически рассуждать и раскладывать все по полкам! Я не смог предвидеть свою будущую «ломку», которая всегда тем болезненней, чем неожиданней уходит женщина. Я стал вполне законченным «сексоманом» и «сидел» на сексе с новой женщиной, как наркоман на игле. Моя воля отключалась, когда я видел или слышал ее. Но ни наркотика, ни алкоголя мне было не нужно. Наркотиком была она. «Вдоль дороги все не так, а в конце подавно… а в конце дороги той плаха с топорами…» Слова известного барда как никакие другие давали четкое описание моего тупика. Эта песня постоянно крутилась у меня в голове, я совершенно не мог расслабиться. Первые знаки в виде моей травмы, разбитого авто и сломанной челюсти Ольги на время отрезвили меня. Звезды никак не хотели оставлять в покое – последующие, пусть и мелкие, но многочисленные автоаварии, в которые я стал попадать, выстроились в один законченный ряд. Светила явно издевались надо мной – « Впереди у тебя ничего с ней нет. Разве случайно ее отец умер в твой день рождения?» А воспоминания из детства, когда я озадачил математичку, просто резали мозг. Как-то в популярном научном журнале в рубрике «Занимательная математика» подсмотрел математический софизм «2х2=5». Классный софизм, его я предложил решить на уроке математики. Так я тогда сорвал контрольную. Контрольная была после второй четверти, математичкой была объявлена как полугодовая и «серьезная», но нам был без разницы ее статус, от перемены мест слагаемых, как известно, сумма не меняется. Нам не нужна была любая. Рассуждая вслух, где же ошибка, математичка думала весь урок и еще три дня. Тишина в классе была как на кладбище, при том, что наш класс не отличался примерным поведением на уроках. Все три дня я гордо ходил по школе с прозвищем Математик. На четвертом уроке наша Единица, как мы звали математичку (была длинная и худая), вызвала меня к доске и победно объявила, что ошибка в начале – во втором или третьем действии. Там было деление на ноль, а «на ноль делить в математике нельзя», – выкрутилась тогда Единица перед нами – сопляками и раздала варианты запланированной полугодовой.

Конец ознакомительного фрагмента.