Мой коллега вскинул брови, так сказать, потому что тогда была мода соответствующая. Но мне действительно было это абсолютно не интересно.

А над стилем своих публикаций Вы как-то специально работали, кому-то подражали?

Ю. Д.: Если говорить о моих кумирах, то кумир у меня был. Возможно, я его позже читал, чем сам пришел в журналистику, но мой кумир – Максим Соколов. Может быть, даже можно увидеть и какие-то прямые цитаты, и известное копирование. Хотя я не могу сказать, что пытался писать «под Соколова». Я писал своим стилем, как чувствовалось, как у Окуджавы: каждый пишет, как он слышит. Но то, что он оказал на меня большое влияние, – это безусловно. И, наверно, Зиновьев. Его книга «Зияющие высоты». Кстати, когда я в Мюнхен приехал, в 1992-м году, мне очень хотелось и я сделал это – интервью с Зиновьевым. Потом с большим трудом это интервью «устроил», потому что Зиновьев тогда стал уже очень «красным». Но я, собственно, сделал с ним интервью не ради него тогдашнего, а ради того Зиновьева, которого я читал в 1983-м году. А как-то специально над стилем работать?.. Вы знаете, времени особо не было. Потому что если работать, то где там особо стиль оттачивать? Пишешь, как умеешь, как получается.

Были ли у Вас какие-то иллюзии в этот период, которые потом рассеялись? Или не рассеялись?

Ю. Д.: У меня не было ощущения, что оно все повернется так круто. Конечно, я не ожидал, у меня не было иллюзий, что Беларусь завтра станет, скажем, Швейцарией или даже Польшей. Но мне казалось, что некая такая, как однажды написал мой коллега Дмитрий Фурман, мой российский друг, к сожалению, покойный, «коррупция, перерастающая в либерализм», так вот мне почему-то казалось, что что-то такое будет достаточно долго. И что некая зона свободы все-таки будет существовать. По умолчанию, а не потому, что власти будут проникнуты любовью к идее свободы. Просто потому, что им будет страшно или лень ее забрать.

Но выяснилось, что Александр Григорьевич не поленился и не побоялся. И был шок, когда выяснилось, что забрать свободу оказалось так просто. Оказывается, она вся зижделась на, в общем-то, дозволении начальства. И никаких там институтов, никаких огромных общественных сил, которые были готовы бороться за эту свободу. Их нет. Но где-то до 1995-го года казалось, что вот некоторая зона свободы, которая была получена, ее не отберут.

Каким Вы видите будущее белорусской журналистики?

Ю. Д.: Тут, я бы сказал, надо рассматривать два варианта. Один вариант – при Лукашенко, при этой системе; другой – при ее изменении. Что касается «при этой системе», то это, наверно, самый сложный вопрос. Потому что она искажает все пропорции. Причем как в государственной журналистике, так и в независимой журналистике. Потому что такое явление, как, скажем, интернет-издание «Хартия-97», – это явление очень печальное, на мой взгляд. И очень драматическое. Но оно порождено этим обществом. Это издание имеет очень большую аудиторию, что свидетельствует о крайней поляризации общества. И многим нужны такие «пятиминутки ненависти». И это очень, очень далеко от минимальных стандартов западной журналистики. То же самое – государственная журналистика. Те же 5-минутки ненависти, причем в довольно тупом оформлении. Если можно сказать, что «Советская Белоруссия» – это еще какие-то изыски, т. е. в рамках официальной парадигмы, но с какими-то изысками, то все остальное – вообще просто мрак полный. Мне, по крайней мере, так представляется. Если говорить об электронных средствах, скажем, о телевидении, – это оттачивание пропагандистских приемов. Наверно, так будет продолжаться. А вот если говорить о времени, когда все это накроется медным тазом, то я думаю, тут произойдет очень большая перестройка. Возможно, у разбитого корыта окажутся не только госжурналисты, но и значительная часть независимых журналистов, которые привыкли быть на баррикаде. После 1996–1997-го года этот баррикадный стиль очень сильно развился. А там баррикад не будет. И куда тогда со всеми этими навыками? Это будет шок. Я думаю, для журналистского комьюнити примерно таким был конец 1980 – начало 1990-х годов. Я не говорю для всех, конечно. Многие в это впишутся. Но я думаю, что очень многим придется меняться и очень многие будут вообще неспособны измениться. Значит, придут новые люди.

В книге «Александр Лукашенко: политическая биография» Александр Федута пишет о Вас: «известный белорусский аналитик – Юрий Дракохруст» или, в другом месте, «лучшие журналисты Юрий Дракохруст, Роман Яковлевский, Александр Старикевич». Какие основания, на Ваш взгляд, у него были так говорить о Вас?

Ю. Д.: Может, просто потому, что он хорошо ко мне относится? (Смеется.) У нас с ним, действительно, были хорошие отношения. Причем у нас с ним было очень интересное знакомство. Когда Лукашенко победил, Александр Федута почему-то мне позвонил, мы с ним встретились и где-то часа три гуляли по парку Горького. Он мне рассказывал концепт свой, Булахова, Гончара: «Ну, мы же понимали, какой народ, и мы хотели, чтобы Лукашенко был «заклинателем змей», народным президентом. А мы будем реформы делать». Я ему сказал: «Ну, Александр Иосифович, Бог Вам в помощь, конечно, я ж не против. Но боюсь, что роли поменяются. Вас просто уберут. Придут другие люди». Он говорит: «Ну да, мы рискуем». И с той встречи у нас завязались добрые отношения. Потом он действительно оттуда ушел. Его-таки «съели», как я и предполагал. К сожалению. Так вышло. В общем, не знаю, может быть, ему просто интересно меня читать? И мы тогда в «БДГ», пожалуй, вдвоем были вот такими как бы писателями.

Да, ваши тексты часто публиковались даже на одной странице.

Ю. Д.: Да-да, причем, насколько я помню, у Пети это был какой-то концепт: у нас два обозревателя – один такой более правый, это я, грешный, другой более левый. Ну вот между нами двумя проистекал, так сказать, процесс. Знаете, когда я жил в стране, все-таки коммуникация с людьми шла. Хотя Интернета не было. Но все-таки как-то чувствовалась отдача. Сейчас в меньшей степени, несмотря на то, что есть Интернет. Интернет, знаете… он немножко ловушка, конечно.

Сяргей Дубавец радикально привержен идее национального возрождения. При этом его радикальность сочетается со стратегической прагматичностью. Кажется, будь у него возможности полководца Кутузова – кто знает, какой была бы Беларусь сегодня. Трагичность фигуры Сяргея Дубавца в том, что он – борец-одиночка, полководец без армии, несмотря на то, что в стране немало тех, кто мог бы стать в ее ряды. Такое положение вещей было очевидно уже из его статей, публиковавшихся в начале 1990-х в газете «Свабода».

Конец ознакомительного фрагмента.