По воспоминаниям Спилберга, это напоминало окрестности в «Полтергейсте»: «кухонные окна выходят на кухонные окна, обращенные к кухонным окнам. Люди машут друг другу из окон». Для десятилетнего ребенка тут собралась целая галерея образов: отвоеванные у природы территории, такие плавные, напоминающие о подавлении и подчинении, безликий, одинаковый пейзаж жилых районов и на фоне всего этого – раздолье природы огромной страны и бездонное ночное небо у подножия горы Кемелбэк.

Аризона стала одновременно лучшим и худшим временем в жизни мальчика: здесь ему пришлось заново пускать корни, так варварски вырванные из Нью-Джерси, ходить в новую школу, заводить новых друзей – и это все на фоне подросткового периода взросления. Здесь он был б'oльшим аутсайдером, чем где бы то ни было, «слабоумный в мире крутых парней». Его уши торчали, нос был слишком длинным. Хулиганы звали его «Спилберг-жук».

Он пережил то, что сам потом назовет «шестью месяцами торжества несовершеннолетнего преступника», в которые он был особенно изобретателен в плане терроризирования родных сестер и вообще всех вокруг (например, на своей бар-мицве он забрался на крышу дома и закидал гостей сверху апельсинами). В это же время вовсю шла война между Леей и Арнольдом. Как вспоминал Спилберг несколько лет спустя, в одной комнате мать играла на фортепьяно в компании подруг, а в другой комнате отец в компании коллег-инженеров обсуждал «компьютерные мышеловки»1. Мальчик закрывался в своей комнате и затыкал щель под дверью полотенцем, чтобы не слышать шума.

Хотя Аризона и была низшей точкой социальной и эмоциональной удовлетворенности мальчика, именно там он нашел свою мечту, с которой развеялись страхи, неувереность, с которой были не страшны неурядицы дома и ощущение хаоса вокруг. С камерой в руке он не просто ничего не боялся – теперь он знал, как превратить свои страхи (и особенно свою непопулярность) в нечто особенное.

Сначала Арнольд отдал сыну свою старую камеру Kodak Brownie, а затем вручил 8-миллиметровую камеру, которую взял у своего друга. Отец всегда брал ее в отпуск и снимал небольшие фильмы о семейном отдыхе, но как только камера попала к Стивену, он сразу пошел дальше и моментально отказался от сомнительного жанра кинохроники и взялся за отражение реальности в принципиально ином ключе. Он снимал, как семья приезжает на автомобиле, под косым углом (как заметила Ли, «словно из-под покрышки машины»); если он не был доволен кадрами, то заставлял всех повторять сцену снова и снова. «Постановка была сама по себе гораздо веселее, чем просто фиксация на пленку», – вспоминал он2.

Будучи начинающим режиссером, он с самого начала сам занимался и действием, и «спецэффектами»; его главным героем был электропоезд, а идеальным сюжетом – крушение. Он снимал немые фильмы, инстинктивно учился нагнетать волнение, играя резкими сменами кадра, темпа и крупными планами; особенно ему удавались взрывы и нагромождения. Возможно, так находили выход обиды, беспокойство и ярость, вызванные неурядицами дома. Кроме того, отец – дитя времен Депрессии – постоянно заставлял его эконмить дорогую пленку: так, еще не став сполна режиссером, Стивен уже усвоил другую сложную систему отношений – режиссер и продюсер.

Были многочисленные пикники, походы, в которых бескрайние просторы Аризоны фиксировались на камеру Стивена. Его мир буквально перевернулся, когда он увидел небеса в телескоп своего дяди Бадди, а затем сходил с отцом в кино на «Место назначения – Луна». Его пытливый ум отправился в стратосферу научной фантастики и был очарован идеями полетов на ракете. Все неурядицы в школе и дома меркли на фоне космического пространства, которое было и убежищем, и театром его фантазий.

Однажды Арнольд разбудил его среди ночи, посадил в машину и, не сказав, куда они едут, поехал в пустыню. С собой отец прихватил термос с кофе. Стивен испугался – где мама? Отец его похищает? Но вот они приехали, расстелили одеяло, легли и стали смотреть на небо, такое чистое и без смога, что звезды казались больше и ближе, чем когда-либо. Наконец Арнольд сказал ему, что он прочел о появлении в это время кометы. Правда, вместо нее начался метеоритный дождь. Яркость и интенсивность падающих звезд смущала Арнольда, который пытался объяснить это с научной точки зрения. Но тщетно: Стивен, испуг которого уже прошел, был восхищен великолепием падающих звезд. Его первоначальный страх перед внутренними потрясениями испарился – все было в порядке, даже больше, чем в порядке. Поклонник «Сумеречной зоны» и ее четвертого измерения, Стивен просто наслаждался этим небесным чудом.

Его волшебная память зафиксировала и этот момент: элементы небесного ливня появятся в «Близких контактах третьей степени». Еще одна «рождественская» сцена – разбуженный в ночи малыш, осторожно идущий к «дереву» со звездами, словно выложенными дарами Всевышнего. Когда он решил использовать это воспоминание, сцена не ограничилась лишь отцом и сыном, но добавились сотни людей на одеялах, которые ищут в небе НЛО. Причем тут важна и темная изнанка сцены – страх ребенка быть похищенным, снова и снова появляющийся в фильмах Спилберга.

Этот зародыш режиссера боевиков и научной фантастики был готов продемонстрировать свой талант аудитории. Успех наступит, когда он станет бойскаутом – то есть частью того социального института, который определит всю его дальнейшую жизнь. Будучи членом патруля «Огненная стрела» инглсайдского отряда 294, он был несилен по части физических достижений, за который ребята обычно и получали нашивки; поэтому Арнольд предложил ему попробовать получить нашивку за фильм. Так появился девятиминутный вестерн «Перестрелка».

Он уже понял, что может развлекать других ребят историями за посиделками вокруг костра (его истории были самые захватывающие и страшные); теперь же настала очередь поражать фильмами. «Перестрелка» была принята на ура. С этого момента он начал брать камеру во все походы и снимал мальчишек – к их большому удовольствию. Бойскауты заполнили вакуум в душе Стивена – социальный, эмоциональный и квазирелигиозный. Впервые он почувствовал себя частью так называемого мужского братства, частью которого не мог ощутить себя из-за отсутствия инициации со строны отца, и стал частью сообщества, своего рода конгрегации, которой еще не нашел в иудаизме. Он ходил в еврейскую школу, которую ненавидел, и всячески отрицал еврейскую идентичность (как в том случае с апельсинами на бар-мицве). Именно с бойскаутами он впервые почувствовал себя частью чего-то.