– Сволочь!.. – удавалось ему сказать время от времени.

В конце концов перхота прошла, и он, утирая слезы, смог выпрямиться. Стал высматривать кривоносого, но так и не высмотрел. Возле кассы стояла куцая очередь из нескольких человек – должно быть, время подходило к урочному часу.

Лаваш лежал рядом. Сейчас он был похож на расколовшуюся луну с изъяном в том месте, откуда отрывал Черевин. Он не пах уже столь одуряюще, как раньше. Может быть, потому, что Черевин уже не так хотел есть. Он смотрел на лепешку и не знал, что с ней сделать – просто швырнуть в темноту или бросить под ноги и топтать. Он оглянулся еще, покрутил головой, ища кривоносого, чтобы проделать это у него на глазах. Кривоносого не было. Черевин взял лаваш, сложил пополам и сунул под мышку.

К кассе он подошел вовремя – ему удалось убедить усатого старика, что в прошлой очереди он стоял как раз перед ним. Ему достался третий по счету билет. Он молча протянул десятку.

– Еще два рубля! – сказала кассирша. – Плацкартных нет. Купе.

– Мне купе не надо, – сказал Черевин. – Плацкартный мне.

Но сзади наперли нетерпеливо, и он сунул в окно последние два рубля. Оставалась теперь только та мелочь, что он хотел отдать кривоносому.

Поезд появился из темноты, предваряемый широким полотном белого электрического света. Рельсы вспыхнули. Кучи гравия по сторонам пути побелели и зашатались. Клочья бумаги и мятые стаканчики от мороженого тоже отбросили свои тени. Снова стало темно, пахнуло гарью, покатились друг за другом вагоны.

С лавашем под мышкой Черевин трусцой бежал по перрону. Вагон катился все медленнее. Проводница уже открывала дверь. Вот она распахнула ее.

– Восьмой? – крикнул Черевин.

Она кивнула.

Поезд встал, залязгав. Проводница откинула стальной полик.

– Что, без вещей? – спросила она ворчливо, рассматривая билет.

– А что? – спросил он.

– Да ничего, – буркнула она. – Как с пожарища… Проходи.

Черевин пожал плечами и прошел было, но потом вернулся и сказал мстительно ей в спину:

– А что, обязательно вещи должны быть? А я вот без вещей! Нет у меня вещей! Лаваш вот у меня есть! А?

Проводница повернулась и тяжело посмотрела на него. Лицо у нее было помятое и толстое. Должно быть, ей хотелось спать. Ей было лет пятьдесят. От форменной тужурки исходил форменный же запах вокзала.

– Необязательно, – снова буркнула она. – Проходи, проходи.

По перрону бежали.

Черевин вошел в купе, резко грохотнув дверью. В купе никого не было. Он положил лаваш на столик. И сел к окну.

Поезд стоял тихо, молча. Кругом спали, должно быть. Шаги в коридоре бухали так, словно кто-то специально стучал каблуками. Дверь распахнулась. Черевин приветливо кивнул.

– Вместе поедем? – сказал он.

Давешний старик сел к окну, принялся поглаживать усы, его сын – рядом с ним.

– Кушать не хотите? – осведомился Черевин. – Кушайте, пожалуйста.

Старик серьезно кивнул и отщипнул крошечный кусочек. Он осторожно положил его в рот и мелко пожевал.

– Кушайте, кушайте, – повторил Черевин, улыбаясь.

Сын тоже протянул руку и тоже отщипнул.

Поезд едва заметно качнулся. Что-то заскрипело в его негибких сочленениях. Дверь поехала, ударилась, загремев, в купе шагнул кривоносый и, механически поздоровавшись, уперся затем взглядом в лицо Черевина.

Черевин отвернулся и стал смотреть в черное стекло. Там рождались и гасли огни фонарей и окон, фары машин редкими двуглазиями таращились у мелькнувшего переезда.

Сын старика вышел и скоро вернулся с бельем. Простыни, когда он стал расправлять их по матрасу, распространили запах влаги и мыла.

Проводница сидела у себя в купе, сложив руки на подоле черной мятой юбки. Черевин встал в дверях и завис внутрь, не переступая порога.

– Белье брать будете? – привычно молвила она и, не дожидаясь ответа, стала вытаскивать из белого холщового мешка, распространяющего точно такой же запах сырости, комья отдельных предметов.

– Полотенец нет, – сказала она.

– Переселите меня, – сказал Черевин. – Есть место в другом купе?

– Нет, – сказала она. – А что такое?

– Я с ними ехать не могу, – сказал Черевин. – Переселите, а?

– Рубль за белье, – сказала проводница. Она его не слушала.

– Слышите? – спросил Черевин. – Разбудите кого-нибудь, мы с ним местами поменяемся.

– Не буду я никого будить, – сказала она.

– Ну, я сам разбужу, – сказал Черевин.

– Я тебе разбужу, – пообещала проводница.

– Нет у меня рубля, – ввернул Черевин. – Нет у меня рубля на белье.

– Нет? – удивилась она.

– Нет, – повторил Черевин.

– А на матрасе спать нельзя.

– Ну и черт бы с ним, с матрасом вашим…