Это символ окрыленных замыслов, смелого полета мысли, широкого кругозора, этого "конька" нельзя держать в укрытии. Если ему и нужны иногда землянки и подвалы, то только для того, чтобы точнее описать их. Но укрываться там он не может. Не имеет права.

На фронте ли, в тылу - но он обязан быть там, где бьется пульс страны, где происходят решающие события, где идет борьба с врагом, где в тяжких трудах, грозных битвах добывается победа.

Если нашему коню иногда трудно, мы треплем его по гриве, говоря: "Что делать, так надо. Война!"

13 апреля 1943 года

Западнее Гжатска наши войска продолжали наступление и заняли несколько десятков населенных пунктов.

Из сообщения Совинформбюро

9 марта 1943 г.

Оскар Курганов

Три километра на запад

До опорного пункта осталось три километра. Это Косухин знал хорошо. Он измерил путь к деревне Силки, где укрепились немцы, изучил лесок, лощину за ним, два холмика, поле, покрытое талым снегом. Вот еще речонка - приток Угры, - ее придется перейти за лесом: там отлогий берег. Может быть, тогда дорога к деревне удлинится, но по прямой здесь - рукой подать! Шесть сантиметров на карте, три километра на местности. Косухин представлял теперь тот клочок земли, который ему надо было преодолеть, чтобы приблизиться к деревне. Склонившись над картой и освещая ее уже желтеющим накалом фонаря, Косухин видел не тонкие, едва заметные линии, не зеленые и серые пятна, а все, что таилось за ними, - тракт, минированный и непроходимый, лес, на опушке которого лежали сваленные снарядами ели, узкие просеки, бугры у реки, тропу и лощину - по ней можно идти даже под огнем врага. Нелегко далось Косухину это точное знание местности - весь вечер он ползал с саперами, стараясь при свете луны разглядеть подступы к деревне. Он вернулся мокрый, весь в грязи, вздрагивая от напряжения и усталости.

Батальон уже отдыхал.

Впрочем, можно ли было назвать это отдыхом? Люди спали в траншеях, вырытых в снегу, у потрескивающих костров, прикрытых плащ-палатками. Нет ни времени, ни возможности сооружать теплые землянки или блиндажи, а деревни уничтожены огнем, снарядами, отступающим врагом.

Два дня и две ночи, не задерживаясь, то пробираясь лесом, то проползая по заснеженным полям, то шагая по колено в талой воде, с боями наступал, двигался на запад батальон Косухина. Кони выбивались из сил, они то и дело проваливались в снег, их приходилось поднимать. Автомобили и орудия застревали в грязи уже начинающейся распутицы - моторы закипали и глохли, тогда им помогали люди. Они упирались руками и плечами в кузова, цеплялись за спицы колес орудийных лафетов, подталкивали или тянули их за собой, взявшись за веревку, и делали все это, не расставаясь ни с вещевым мешком, ни с винтовкой, ни с патронами. Только они, эти простые советские люди, казалось, не ощущали усталости. Они выдерживали и в воде, и в снегу, и в почерневшей жиже лесных дорог. Людям на войне, да еще во время наступления, не полагалось уставать, и они оказывались сильнее, выносливее - и коней, и автомашин, и танков.

Люди падали, лишь сраженные пулей или осколком, истекая кровью.

В эту ночь капитан Косухин остановился только потому, что предстоял упорный бой, а нужно было осмотреться, прощупать вражеские позиции, обдумать все до мельчайших деталей.

Еще днем Косухин послал трех саперов разминировать кустарник и лес, по которым должен был пройти батальон. Тимофей Ковальчук, Николай Марченко и Василий Дрозд ушли, спрятав банки с мясными консервами.

– Вернемся - будет закуска, - улыбнулся Дрозд и взглянул на Косухина, как бы определяя, понял ли капитан его намек.

– Ладно, там видно будет, - ответил Косухин.

Они ушли с деловитой неторопливостью знающих свое дело людей. Вернее, не ушли, а поползли. Немцы держали под минометным и пулеметным обстрелом дорогу и поляны - надо было пробиться сквозь завесу огня. Может быть, в те дни, когда они только становились воинами, тоскливый и смертный вой приближающихся мин задержал бы их. Теперь же саперы знали, где прятаться от осколков, когда зарыться в снег, как обмануть смерть. Они вернулись к вечеру, но Дрозд лежал на спине Ковальчука ничком, свесив руки, а ног у него не было.

– Как его?
– тихо спросил Косухин.

– Не уберегся, товарищ капитан, - ответил Марченко почему-то виноватым тоном, - на мину наткнулся... Теперь к лесу можно идти...

Повар принес ему котелок с кашей, но Марченко неохотно потянулся за ней. Он прилег на снег, наблюдая за врачом, который склонился над смертельно раненным Дроздом. Косухин открыл свою флягу и предложил Марченко:

– Хочешь?

Марченко покачал головой и ответил:

– Теперь бы, товарищ капитан, куда-нибудь на пол... И ночи на три...

Но изба, пол, три ночи - это казалось несбыточной мечтой. А все-таки людям надо отдохнуть, и Косухин уложил всех в снежных траншеях у занавешенных палатками костров. После ужина бойцы заснули сидя, прижавшись друг к другу. Лечь нельзя было, потому что оттаявший снег образовал в траншее лужи. Усталые люди спали крепким солдатским сном, забыв о нестихающем минометном обстреле, о промокших шинелях, о холоде и даже о тех трех километрах, которые им утром надо преодолеть, чтобы выбить врага из деревни Силки. Не мог о них забыть только капитан Косухин. Он сидел на патронном ящике в снежном окопе, сняв сапоги и спрятав окоченевшие ноги под шинель.

Уже восьмой десяток километров шел он со своим батальоном по смоленской земле. В те дни, когда немцы поспешно отступали под ударами наших войск, бросая насиженные гнезда под Гжатском и Сычевкой, Косухин должен был не отрываясь преследовать их. Теперь они усиливали сопротивление и, подтянув танки, пехоту и артиллерию, переходили в контратаки. Вновь гул ожесточенных сражений сотрясал Смоленщину. Каждый километр советской земли приходилось отбивать. Вот теперь враг укрепился в Силках. Еще утром полковник напомнил Косухину: