– За наше знакомство! – сверкая ослепительной улыбкой, провозгласил командир. Я ответил тостом за дружбу всех планет и миров, после чего трапеза возобновилась.

– Продолжим наш разговор, – сказал командир после того, как мы несколько утолили свой голод. – Теперь вы, надеюсь, знаете, уважаемый Николай Николаевич, каким образом я отчитал своего бортинженера, – вон он, кстати, сидит? Для этого совсем необязательно было подвергать и его, и ваш слух не совсем благозвучными словосочетаниями – он меня и так отлично понял… Ещё по одной? Ваше здоровье!.. Понимаете, Николай Николаевич, мозг людей у нас открыт друг для друга, но если человек хочет скрыть свои мысли от посягательства не совсем тактичных собеседников или даже лиц посторонних, то стоит лишь заблокировать свой мозг обычным мысленным приказом, и никто уже не в состоянии будет проникнуть в тайники его сознания. Многие так и делают, и я считаю это правильным, ибо на первых порах у нас появилось много любопытных, получавших огромное удовольствие от копания в чужих мыслях… Ваше здоровье!..

Откуда-то сверху полились чарующие звуки неземной музыки, и мысли мои сразу приняли иное направление.

– Но, согласитесь… э-э… как вас… – начал было я, но запнулся, смущённо опустив глаза.

– Какой же я осёл! – хлопнул себя по лбу командир. – Я же не представился! Какая бестактность!.. Арнольд Иванович, – слегка привстав со стула, церемонно произнёс он. – Страшно перед вами извиняюсь, дражайший Николай Николаевич, и терзаюсь мыслью о нанесённом вам оскорблении.

– Арнольд Иванович? – недоумённо спросил я. – Гм…

– Это земной аналог моего имени, – пояснил он. – Моё настоящее имя слишком сложно для вашего языка, да оно вам и не нужно. А вообще-то за мной закреплено несколько имён, для каждой планеты, населённой разумными существами, – своё. У нас все звездолётчики, общающиеся с другими мирами, имеют по несколько имён. Для вас я Арнольд Иванович… Так что вы хотели мне сказать, уважаемый Николай Николаевич?

– Согласитесь, Арнольд Иванович, – начал я, – человеческий голос таит в себе много прекрасного и, лишившись возможности слышать его, вы многое потеряли. Наша Земля знает множество талантливых певцов, их голоса мы слышим с самого раннего детства, это наша культура, наша гордость. И вы хотите лишить людей такой прелести? Может быть, уже лишили? Да что певцы! Сам по себе человеческий голос бесконечно красив и прекрасен, с его интонациями, оттенками, настроениями… Вы рационалисты, вы во всём ищете выгоду, удобство, забывая о прекрасном. Отметая слова, вы отмели и совершенствуемый веками человеческий голос. А речь? Как она красива в устах поэта или оратора! Далее, вы упомянули про языковый барьер. Но и здесь вы правы лишь наполовину. Что из того, что я не знаю итальянского? Зато с каким удовольствием я слушаю оперы Россини на его родном языке! А слабые познания в английском не мешают мне восхищаться голосом Джона Леннона или, к примеру, Давида Байрона. Ваши слова напомнили мне бытовавшие в начале века рассуждения о том, что с появлением кинематографа отпадёт необходимость в театре, а фотография вытеснит и уничтожит живопись. Однако же они существуют! И будут существовать вечно, потому что это искусство, а в искусстве нуждаются как те, кто его создаёт, так и те, для кого оно создаётся, то есть люди.

Арнольд Иванович захлопал в ладоши и рассмеялся.

– Браво, Николай Николаевич! Браво! Не в бровь, а в глаз! Положили на обе лопатки. Вы правы, тысячу раз правы. Действительно, человеческий голос должен жить, в этом я с вами совершенно согласен. Были у нас в своё время перегибы в этой области, многие специалисты ратовали за то, чтобы полностью упразднить живую речь как пережиток прошлого. Но в конце концов восторжествовала точка зрения так называемых умеренных, совпадающая с вашей, дорогой Николай Николаевич. Вы правы, голос и живая речь необходимы как один из элементов эстетического воспитания человека. И поэтому у нас есть и опера, и эстрада, и фольклор.

Из общения между людьми речь тоже не исчезла бесследно, но здесь она используется в основном не для передачи информации, а, скорее, для выражения чувств, их оттенков, настроения. В последнее время у нас появилась тенденция к возврату былого значения человеческого голоса и речи. В конце концов у нас поняли, что необходимо рациональное сочетание обеих форм общения, и что эти формы должны не взаимоисключать, а дополнять друг друга.

– Вот это другое дело, – удовлетворённо хмыкнул я. – Так ещё жить можно.

– А вы молодец, – хитро подмигнул Арнольд Иванович, раскрасневшийся от выпитого спиртного, – прямо в точку попали… Ещё по одной?..

Время шло. Я чувствовал себя великолепно. Изысканный обед вкупе со спиртным поднял настроение, я расслабился и сам не заметил, как закурил. Спохватившись, я смутился и хотел было загасить папиросу, но Арнольд Иванович остановил меня жестом руки.

– Курите, курите, Николай Николаевич, я рад, что вы чувствуете себя здесь столь непринуждённо. Теперь-то вы убедились, что я не враг вам?

Я с готовностью кивнул.

– Я рад, – продолжал Арнольд Иванович, – что смог заслужить ваше доверие, и буду просто счастлив, если заслужу вашу дружбу.

От переполнявших меня чувств я не мог произнести ни слова и лишь протянул руку через весь стол. Мы обменялись крепким рукопожатием. Надо сказать, мировой мужик оказался этот Арнольд Иванович.

– Рукопожатие двух миров, – прокоментировал этот факт командир звездолёта и засиял белозубой улыбкой.

Обед подходил к концу. Люди начали покидать зал ресторана, молча кивая на ходу командиру и мне. Скоро мы остались вдвоём. Арнольд Иванович широко зевнул и сказал:

– Мы в пути уже два с половиной часа. Через тридцать минут будем на месте.

– Быстро добрались, – удивился я. – Неужели вы так близко от нас?

Арнольд Иванович пожал плечами.

– Да в общем-то рядом, каких-нибудь двадцать парсеков.

– Сколько?!

Арнольд Иванович снова улыбнулся.

– Николай Николаевич, ваша наивность не знает пределов. Мы ведь летим со сверхсветовой скоростью. Вы хоть понимаете, что это значит?

– Н-нет… – обалдело пробормотал я, потрясённый услышанным.