– А мне нужно поговорить с тобой.

– Все равно оставь, пусть дальше показывает.

– Я не могу думать и говорить с тобой при всем этом шуме.

– Сделай потише.

– Но тогда ты будешь слушать Багз Банни, а не меня.

– Нет. Я буду слушать.

– Обещаешь?

– Ага. Обещаю.

Я вновь включил звук, но сделал его едва слышным. Видел, как Бен подался немного вперед, поближе к телевизору, стараясь расслышать. Но тут мультик кончился, пошла реклама, и я опять выключил звук, а он повернул голову ко мне. Только его взгляд все равно был направлен куда-то на ковер.

– По-моему, ты не совсем понимаешь, что значит, когда кто-то умирает, – начал я.

– Что?

– Это значит, что умерших ты больше не увидишь.

Никакого ответа.

– Как Санди. Помнишь Санди? – спросил я.

– Нет.

– Наша собака. Наша собака-колли. Помнишь?

– Нет.

– О-о. Очень плохо. Я думал, ты, возможно, помнишь Санди.

– А я вот не помню.

– Подожди, я попробую найти фотографию. Вдруг это поможет, – я прыжком вскочил на ноги и поспешил в гостиную, надеясь, что старый альбом с фотографиями лежит там, где хранился всегда. В отделении под столиком рядом с диваном.

Я открыл маленькую дверку с бронзовой ручкой, залез в отделение – там он и оказался. Я сразу его нащупал. Громадный старинный альбом в деревянных обложках с кожаным переплетом. В нашей семье он жил намного дольше меня.

Я услышал, как звук телевизора взлетел до дребезжания: «Сильвестр и Птичка Твити».

Я перебирал одно фото мамы с папой за другим, изо всех сил стараясь не отвлекаться на чувства. Всегда смогу сделать это чуть позже. А в тот момент мне надлежало исполнять важную братскую роль.

И потом – вот она, Санди. Совершенное подобие знаменитой колли Лесси. Прекрасная собака. Сердце болезненно сжалось, когда я смотрел на ее фото. Она жила в доме, когда я родился. Порой мне кажется, что она была первым, кого я увидел, открыв глаза. Порой мне кажется, что я самого себя поначалу ошибочно принимал за щенка. Я любил ее безмерно, безумно. Ее смерть меня опустошила. Мне было, наверно, лет шесть, когда она умерла. И я не понимал. Хотел видеть ее снова и не понимал, почему никто не мог мне помочь.

На фото я был вместе с нею. Мне и двух лет не было. Навалился на собаку, ухватился за шерсть так, что Санди, должно быть, больно было, а она улыбалась. Терпеливая. Гордая. Держась за нее так, я учился ходить.

Я взял альбом с собой.

Я опять убавил звук телевизора почти до нуля.

– Вот это Санди.

Я положил альбом брату на колени.

Бен оторвал глаза от телеэкрана – в первый раз на моей памяти.

Тронул фотографию.

– О-о! – выговорил он. Приглушенно. Благоговейно. – Она хорошая собака! Она славная собака!

Бинго. От крутняк. У меня получилось.

– Видишь? Ты помнишь?

– Нет.

– Тогда откуда же тебе известно, что она хорошая собака?

– Ну. Только взгляни. Только посмотри на нее.

«Славный удар», – подумал я. В следующий раз не стану спешить с поздравлениями самому себе.

– Слушай, Бен. Погоди минуту. Если ты не помнишь ее, то откуда узнал, что она – это она?

Ведь я не называл местоимений, указывающих на пол.

Долгое время Бен не отвечал, потом сказал:

– Это сложный вопрос.

Он закрыл древний фотоальбом, бросил на ковер, и его взгляд возвратился к телевизору.

Я вздохнул.

– Давай попробуем подойти к этому по-другому. Может быть, вместо ожидания увидеть маму по-старому, как тебе привычно, ты можешь открыться чему-то новому.

Я был практически уверен, что он меня не слушает. Пока он не сказал:

– Чего?

– Может, ты ее больше и не увидишь. Но будешь способен чувствовать ее здесь.

– Почему бы мне не видеть ее? – в голосе Бена звучало волнение. И неожиданно – тревога.

– Я просто хотел сказать, может, ты будешь чувствовать, как она смотрит через твое плечо. Ты понимаешь. По-прежнему рядом с тобой.

– Но почему я не смогу ее увидеть?

Бен нехотя поднялся на ноги и принялся расхаживать тем особым образом, каким расхаживал только один Бен. Я про такое совсем забыл.

Курс переподготовки занял немного времени.

Мой брат Бен двигался не по прямой. Это был и не круг, хотя результат был похожим. Бен расхаживал бесконечными квадратами. Шаг левой ногой, шаг правой, резко на девяносто градусов налево – и все сначала. По периметру какой-то нелепой коробки, созданной его собственным воображением. Все, что ему оставалось, это не допустить поворота за пределы квадрата. Однако такого он никогда не делал. Пока ему не становилось до чертиков хорошо, и он не был готов закончить.