«От моея юности мнози борют мя страсти… Ненавидящие – посрамлены от Господа будут. Яко трава будете изсохше…»

Долгожеланный обморок, мелкими пузырьками кислорода, как в воде, окутал верхнюю часть тела: шею, запястья, плечи. Прозор своего и чужого будущего обморочно трепетнул у ресниц и щёк. Тихон беспомощно огляделся. Лечь было некуда, падать – не годилось. Он снова заговорил с портье.

– Что это за хор? Вы его слышите?

– То – Сербский Византийский распев.

– А бас, бас? Кто хор ведёт?

– То пева наш познати бас – Никола Попмихайлов.

– Попмихайлов? Прозвище, что ли?

– То ниjе прозвище, то фамилия…

В конце длинного коридора, у входа, мелькнул, но тут же и скрылся монах: горбящийся от высокого роста, в синевато-серой рясе. Тиша не сразу понял, что его в этой фигуре притянуло – непривычный цвет рясы, словно вылепленное из глины и грубо-обожжённое лицо, со щеками втянутыми? На груди у монаха висел плеер, из которого Сербский Византийский распев вокруг и разлетался. Тиша хотел подойти, даже подбежать к монаху, узнать побольше про поразивший его хор, однако тот быстро, бочком, как немой, что-то показывая на ходу руками, скрылся…

– Я наверх, лекарство приму, – сказал он зачем-то портье.

Тот равнодушно кивнул.

В номере, на террасе, снова послышался бас Николы Попмихайлова: бас этот залеплял гнилые дупла человеческих ртов и земные дыры, стягивал суровыми нитками развёрстые полости грудных клеток, доверху заливал пустоты ума, соединял руины Белграда с руинами когда-то разрушенных немцами – а позже разрушенных и американцами – русских городов. Всякая земная тварь, каждая лунка вокруг вновь посаженного дерева не была теперь порожней! Полнота пения ускоряла дозревание плодов и трав, одухотворяла щебень и валуны, наливала силой обломки домов, осколки жизней. Всё сущее пронизывал этот Сербский Византийский распев со словами, трубящими о грядущих тихо-победных временах: «Посрамлены от Господа будут… Посрамлены от Господа…»

В участок Скородумова все одно загребли. Видно, Корнеюшка нажаловался. Вели, в общем-то, вежливо, без зуботычин и заламыванья рук. По дороге к полицейской машине Тихон нетерпеливо, даже с некоторой досадой высматривал фигуру коротко стриженного монаха. Того, однако, и след простыл.

Выяснения в полиции длились не так чтобы долго: час с небольшим.

Когда он вернулся в «Маджестик», ни Неи, ни Корнеюшки там всё ещё не было. Соседний номер пустовал, дверь на террасу была отворена. Он позвонил вниз, ещё раз спросил портье: где постояльцы из номера через стену? Незнакомый портье, сменивший прежнего, говорил по-русски неохотно, но всё ж таки объяснил: расплатились и уехали.

– Куда уехали?

– Назад в Москва… Желает господин развлечений? Девушки есть – хай-класс…

Скородумов вызвал такси и поехал в ближний пригород, в консульскую резиденцию, адрес ему нарисовали на бумажке ещё утром, перед тем как приглашать на ужин. Ехал он, чтобы попросить заместителя российского консула или ещё кого-то разузнать про Нею и Каина: где они? Может, известно, куда уехали, где остановились?

На спуске, близ Савы, долго стояли в пробке. Сава давно погасла, огоньков искрящих и в помине не было, но Тихон всё всматривался и всматривался в гладь реки.

Ужин в честь московской ярмарочной делегации ещё продолжался. Консул уже отбыл, но оставался на месте секретарь посольства: молодой, тонкий, как стеблинка, сказочно-вежливый дипломат. Он сразу согласился помочь, стал куда-то звонить, переспрашивать, звонил снова и снова. Примерно через час выяснилось: господин Тувал-Тувалович с супругой десять минут назад вылетели в Стамбул.

– С какой с… супругой? – некрасиво сронил слюну Тихон.

– Да вы не переживайте так. Со своей законной супругой. Идёмте в зал, перекусите чуток. А чтоб вам совсем спокойно было: из Стамбула послезавтра в Москву они вылетят. Билеты уже забронированы. Там с ними и встретитесь…

Тиша выпил полбокала ракии, потом сразу ещё полный бокал. Ракия неожиданно успокоила, он попросил показать бутылку. На этикетке была нарисована волчья голова.

– «Vucija rakija». «Волчья ракия»? – обернулся он к кому-то из закусывающих.

– Волчья ракия, или люта ракия – так сербы её называют, свою историю имеет, – подошёл сзади один из коллег-книжников. – В Сербии волк совсем не то, что в России.

– А в чём разница?

– Вот идёт профессор Катица, она вам всё до последнего винтика растолкует.

– Не нужно профессоршу. А про волков – давайте: с детства люблю.

– Я здесь давно живу. Предки – русские эмигранты. Тут волк человеку – друг, товарищ и брат. Как в эсэсэсэре вашем когда-то. Волк приносит удачу, его появление богатый урожай предсказывает. Ну а ракия, которую вы пьёте, возникла так: один пастух заблудился в лесу и нашёл волчонка, выходил и опять в лес отпустил. Тот ушёл, но часто возвращался, смотрел издалека на пастуха и стадо. Однажды занадобилось пастуху в город. Стал собираться, двух подпасков из ближнего села на подмогу вызвал. Но сомневался, конечно: стадо чужое, подпаски неопытные. Вдруг видит: волк знакомый из чащи молоденькой морду кажет и скалится весело, словно сказать хочет: ты езжай, а я тут подпаскам помогу стадо укараулить. Хмыкнул пастух и уехал. А волк остался стадо стеречь.