– Про живых, которые обновятся, так скажу: они и впрямь станут новыми людьми: без плоти, но плотными. Без крови – но с кровью воздушно-капельной. Без ума, но с великим сверхразумием Божиим, которое любого ума ценней.

Самарянов от неожиданности крякнул, однако возражать не стал. Гневно прокашлявшись, стал он возглашать «Житие» дальше:

– «Жизнь отца Авеля достойна ужаса и удивления. Родители его были земледельцы, а другое у них художество – коновальная работа. Научили тому ж и своего отрока. Он же о сём мало внимаша, а больше у него внимание о Божестве, о божественных судьбах. И когда настало ему от рождения девять на десять годов, пойдя он в южные страны и в западные; потом в восточные и в прочие грады и области: и странствовал тако девять годов. Наконец же пришёл в северную страну и вселился там в Валаамский монастырь. Стоит сей монастырь на острову, на Ладожском озере, от мира удалён. В то время в нём был начальник игумен Назарий: жизни духовной и разум в нём здравый…»

– Артист Лавруша! Представь Назария! – Возникла тягучая пауза. – Ну не хочет артист Лавруша, не хочет хилокомод наш пьяненький, Назария нам представить.

– Йа, йа представлю, – выскочил вдруг на сцену шкет в женских резиновых ботах, с крохотной сумкой-пидараской на ремне. – Разрешите мне, герр паламарь!

– А ты кто таков будешь?

– Я есть украинский беженец.

– Вижу тебя насквозь. Германец, что ль, украинский? Сгинь в утробу!

Шкета в галошах завернуло воронкой и за дверь вынесло.

– Ну, тогда, господа зрители, вы сами в своём воображении игумена Назария дорисуйте: клобук, борода, ряса в пол. У нас всё строго. Недаром «Театр в сукнах»! Минимум исполнителей и ноль декораций. Ну, ещё хор северных и балканских стран у меня на плёнку записан. Остальное актёришки довиртуалят и жестами вам покажут.

– Как это сами? А главреж на кой хрен? – выступила на сцену Мирка и за ней ещё кто-то на каждом шагу спотыкающийся, может статься, пьяненький актёр Лавруша.

– Ты, Мирка, тоже сгинь в утробу! Не виртуалишь – так и скажи прямо. Без актрисок дочитаю, как умею. А вы, малопочтенные зрители, уходить не смейте. Видали свет невечерний? Который снопом искр из-под горизонта вспыхнул? Это никакие не сварочные работы на Стройкомбинате! Это знамение! И сам я – знамение! Кто меня недослушает, сурово наказан будет. Так, гостюшка? – повёл парамонарх рукой по направлению к Тихону. – А теперь – снова Авель!

Начало второе. «Вскорости взял отец Авель от игумена Валаамского благословение и отыде в пустыню; которая пустыня на том же острову недалече от монастыря. И начал отец Авель в той пустыни прилагать труды ко трудам и подвиг к подвигу; и явилися от того ему многие скорби и великие тяжести. Попусти Господь на него искусы, великие и превеликие, и послал на него тёмных духов…»

– Хватит тут пургу гнать! Духов в театр волоки! – вспорол полутьму мальчишеский дискант.

Самарянов поморщился, но отвечать крикуну не стал.

– «Отец же Авель, видя над собою таковое приключение, и нача изнемогать и во отчаяние приходить; и рече в себе: Господи, помилуй и не введи меня во искушение выше силы моей. Посему ж отец Авель начал видеть тёмных духов и с ними говорить, спрашивая их: кто их послал к нему? Они же отвечали ему и говорили: «Нас послал к тебе Тот, кто и тебя в сие место послал». И много у них было разговора и спора, но токмо в срамоту себе и на поругание: отец Авель оказался над ними страшный воин. Господь же, видя раба своего таковую брань творящего с бесплотными духами и рече к нему, сказывая ему тайная и безвестная, и что будет ему и что всему Миру. Тёмные же духи ощутили сие, яко сам Господь Бог беседует со отцом Авелем. И быть стали все невидимы во мгновения ока: ужасошася и бежаша. Одначе взяли отца Авеля два духа…» Тут прервусь. Потому как далее отец наш Авель рассказывает, каким именно порядком и способом получил он от высших сил дар прорицания, дар узнавания судеб. Вам, пердунам и пердушкам, это знать ни к чему. Не вижу я среди вас прорицающих… Хотя… – Тут Самарянов задумался, но, видно, пересилив себя, громче и настойчивей продолжил: – Мы эпизодий этот опустим. Слушайте дальше: «…Взяли отца Авеля два духа чистых сердцем и пламенем, и… и…»

Не выдержав напряжения Авелева текста, Самарянов шумно выдохнул и побежал, прихрамывая, за кулисы. Там начал сразу с кем-то препираться. Некто, из зала едва видимый, укорял и стыдил Самарянова. Даже полицейским участком стращал. Тиша решил было: «Всё! Закончился «Театр в сукнах»!» Но парамонарх, получив нахлобучку, вернулся на сцену, воздел руки к потолку и стал уже не по-гусячьи, а сдержанней, с явившейся внезапно душевной лаской декламировать выученный назубок текст.

– Начало третье. «После разговора со светлыми духами и с самим Господом отец Авель пришёл в себя и начал с того время писать и сказывать что уместно человеку. А тот год был от Бога Слова – тысяча и семьсот восемьдесят, да ещё пять, а месяц встал октябрь. И прошёл этот месяц и случилось отцу Авелю видение дивное и предивное, уже месяца ноября и тоже в первое число, с полунощи и продолжалось никак не меньше тридесяти часов. Необъяснимая сила вошла во внутрь его; и соединился с ним некто, и стали они якобы один полномерный человек. И начал в нём самом и самим им действовать, якобы природным своим естеством; и дотоле действовал в нём, дондеже всего его изучи и всему научи… И от того время отец Авель стал всё познавать и всё разуметь: сила неведомая наставляла его и вразумляла всей мудрости и всей премудрости. Посему же отец Авель вышел из Валаамского монастыря, так ему велено действом той силы сказывать и проповедовать тайны Божии и судьбы Мира.

И ходил он так по разным монастырям и пустыням девять годов; обошёл многие страны и грады: сказывал и проповедовал волю Божию и Страшный суд Его. Наконец же пришёл он на реку Волгу. И вселился в монастырь Николая Чудотворца, а звался тот монастырь Бабайки, Костромской епархии. В то время настоятель обители был именем Савва, жизни простой и безыскусной. И положил он отцу Авелю послушание. А послушание в той обители было отцу Авелю такое: в церковь ходить и в трапезу, в них петь и читать, а между делом писать и слагать, и книги сочинять.

И написал он в той обители книгу премудрую и книгу непростую, ибо в ней написано было о царской фамилии.

В то время царствовала в Российской земле Вторая Екатерина; и показал Авель ту книгу одному брату, имя ему отец Аркадий. А тот Аркадий показал книгу настоятелю. Настоятель же собрал братию и сотворил совет и порешили: ту книгу и самого отца Авеля отправить в Кострому, в духовную консисторию. И был Авель туда отправлен. Духовная же консистория: архимандрит, игумен, протопоп, благочинный и пятый с ними секретарь – получили ту книгу и вопросили отца Авеля: он ли ту книгу писал? И от чего взялся писать? И взяли с него сказку про то, как писал, взяли его дело и послали ту книгу и при ней сказку ко своему архиерею. В то время в Костроме был архиерей – епископ Павел. Получил епископ Павел ту книгу и при ней сказку, и приказал отца Авеля привести пред себя; и сказал ему: «Сия твоя книга написана под смертною казнью». Потом повелел его отправить в губернское правление. И был отправлен отец Авель в то правление, и книга его с ним, при ней же и рапорт». Вот оно как: «Под смертною казнью!» Воды мне, а потом настойки перцовой и сёмужки! – захлебнулся горечью парамонарх Самарянов.