Как мне кажется, книга Морозова очень полезна для студента-психолога, стремящегося не просто «выучить», а понять Выготского. А таких студентов становится все больше и больше.

Хотелось бы, чтобы то же можно было бы, наконец, сказать и про тех, кто пишет о Выготском…

А.А.Леонтьев

В конце XIX столетия наука подошла к рубежу, за которым начиналось «исчезновение бытия». Аналитические методы расчленили живое целое на мельчайшие «атомы», изгнав из науки саму жизнь. «Сложные образования и процессы разлагались при этом на составные элементы и переставали существовать как целое, как структуры. Они сводились к процессам более элементарного порядка, занимающим подчиненное положение и выполняющим определенную функцию по отношению к целому, в состав которого они входят. Как организм, разложенный на составные элементы, обнаруживает свой состав, но уже не обнаруживает специфически органических свойств и закономерностей, так и эти сложные и целостные психологические образования теряли свое основное качество, переставали быть самими собой при сведении их к процессам более элементарного порядка» (Выготский, 1983а, с. 7).

Отказавшись от души, как предмета метафизического и чувственно непостижимого, многообразные психологические школы стали наперебой предлагать свои решения проблемы. Даже интроспекционисты предметом своего исследования считали только то, что дано нам нашими органами чувств [2] .

Итогом всепроникающего эмпиризма стал известный кризис, охвативший психологическую науку. Философы заговорили о необходимости преодоления парадигмы интеллектуализма, о возвращении к «жизни духа»: «Высшей судебной инстанцией в делах познания не может и не должна быть инстанция рационалистическая и интеллектуалистическая, а лишь полная и целостная жизнь духа» (Бердяев, 1989, с. 28).

Впрочем, кризисные явления можно было обнаружить и в традиционных естественных науках. Проблема разведения фенотипических и каузальных понятий (Левин, 2001) нашла свое проявление в возникновении генетики и квантовой физики. Но в физике и биологии существовал чувственно-воспринимаемый предмет исследования. У психологов такого предмета не было.

Так было в начале прошлого века, когда Выготский заявил: психология смешивает бытие и явление. Словно заклинание воспроизводит он цитату из Маркса: «Если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишня» (Маркс, Энгельс, 1963, с. 384; см.: Выготский, 1982а, с. 141, с. 413; Выготский, 1982б, с. 223; Выготский, 1983а, с. 98; Выготский, 1983б, с. 154; Выготский, 1984а, с. 73). Изучая явление, все психологические школы считают его предметом своего исследования, в то время как предмет психологии на самом деле лишь феноменологически дан нам в чувственном восприятии. Психология лишь на основании «кажимости» должна делать выводы о бытии. Поэтому она в принципе не может быть эмпирической наукой (то есть наукой, изучающей чувственно данные объекты). Необходима особая теоретическая психология, которая только и может быть общей психологией, построенной на базе диалектического материализма, то есть психология может быть только психологией диалектической. Основой системы взглядов Выготского выступала диалектическая идея. Все остальные теоретические конструкты – в том числе и тезис о культурно-историческом [3] развитии человека и его психики – носили подчиненный характер по отношению к этой основной идее. Об этом, собственно, и пойдет речь в этой книге.

Авторы статьи, опубликованной в 1981 г. (Лучков, Певзнер, 1981), подчеркивая, что творчеству Л.С.Выготского посвящены всего лишь одна книга (Брушлинский, 1968) и одно диссертационное исследование (Радзиховский, 1979), призвали поддержать призыв А.В.Петровского (1967) посвятить Выготскому не одну историко-психологическую монографию, дабы «вернуться к Выготскому (или вернуть Выготского)» (Лучков, Певзнер, 1981, с. 61).

За прошедшие десятилетия многое изменилось. Статьи, монографии, диссертации, содержащие анализ психологической системы Выготского, исчисляются десятками, а может быть, и сотнями. Кажется, к сказанному добавить уже нечего. И все же идеи «Моцарта в психологии» (Тулмин, 1981) привлекают все новых и новых исследователей.

Споря о том, кто же такой Выготский – символист или бихевиорист, интроспекционист или когнитивист, психолог, культуролог или методолог – психологическое сообщество так и не смогло придти к однозначному выводу. Главная причина подобного положения видится в фундаментальности самой теории Выготского, ее принципиальной несводимости к тому или иному стереотипу, к той или иной из существующих в современной психологии схем.

Если мы попробуем проанализировать отдельные «куски» психологической системы Выготского – статьи, книги и даже целые теоретические построения, созданные в разные периоды времени, – то неизбежно придем к выводу о его «ориентации» на одну из известных нам теорий. При рассмотрении статей Выготского, опубликованных в 1924–25 гг., может показаться, что истоки его теории – в бихевиоризме. В то же время, «надо обладать удивительным воображением, чтобы распознать в авторе «Психологии искусства» (1925) бихевиориста» (Мещеряков, Зинченко, 2000, с. 114). «Мышление и речь» писал психолингвист, причем придерживающийся «конвергенционизма» в четвертой главе и поэтики – в седьмой [4] .

Из сказанного можно сделать два вывода. Либо Лев Семенович Выготский на протяжении своего непродолжительного творческого пути с легкостью менял свои научные взгляды. И тогда удивительным выглядит интерес, который проявляют к нему серьезные психологи. Либо существуют изъяны в методологии «выготсковедения». А это означает, что необходимы новые попытки разобраться в принципах построения теории Выготского.

Анализ той или иной концепции может быть проведен на основании различных методологических установок. Можно, в частности, выделить три способа интерпретации концепций: а) в соответствии с одной установкой «внутриконцептуальной» позиции «интерпретатор видит свою задачу в том, чтобы достроить здание концепции, не завершенное, по его мнению, автором»; б) с точки зрения «надконцептуальной» позиции, «ценностью для исследователя-интерпретатора будет сохранение (точнее восстановление) целостности реконструируемого мира концепции, завершенного по замыслу, хотя, возможно, и не достроенного в деталях»; в) «при «межконцептуальной» позиции происходит критика фрагментов концепции под углом зрения возможности включения их в собственную теорию» (Постовалова, 1982, с. 7).

Вряд ли полноценный анализ может быть основан только на одном из перечисленных (или любых других) подходов. В то же время, та или иная преобладающая методологическая установка, «позиция», придает исследованию специфическую окраску. Используя описанную выше терминологию, можно сказать, что наш анализ прежде всего осуществляется с «надконцептуальной» позиции. Мы хотим, прежде всего, восстановить из сложной психологической системы одного из выдающихся мыслителей XX века главную линию и основное методологическое звено его исследований. Безусловно, в этом анализе будут представлены и элементы интерпретации с «внутриконцептуальной» позиции – в силу ряда причин система взглядов Выготского не может считаться завершенной. Наконец, трудно требовать от любого исследования, чтобы в нем отсутствовало влияние собственных взглядов автора [5] , его теоретических построений. Более того, такое требование абсурдно – одним из критериев научности является оригинальность излагаемого. Поэтому нельзя исключить из данной работы моменты «межконцептуального» анализа. Однако, в первую очередь, повторю, в ее основании – надконцептуальный анализ.