Иногда в научной литературе можно встретить предложение подходить к определению критериев смерти с учетом автономных прав каждого человека делать выбор по его собственному усмотрению, выраженному в письменной форме прижизненно [205] . По мнению авторов данной позиции, тот или иной установленный нормативно критерий смерти человека представляет собой не просто медицинское решение вопроса, а несет в себе определение ключевых религиозных, этических и философских взглядов на сущность человеческой жизни и смерти. В зависимости от воли лица критерии для установления смерти могут быть более строгими и предполагать констатацию не только гибели мозга, но и прекращения дыхания и остановки сердцебиения, либо менее строгими, когда смерть лица констатируется при утрате высших психических (церебральных) функций.

Предложение связывать прекращение жизни с утратой высших церебральных функций, к которым относят воображение, мышление, восприятие, память, речь или сознание, вызвано тем, что именно эти функции отвечают за развитие человека как члена общества [206] . «Человеческая жизнь в ее современном понимании предполагает участие индивида в общественной жизни как равноценного члена общества, а такое взаимодействие возможно только в том случае, если тело и мозг человека интегрированы. Это предполагает установление критерия смерти мозга как утраты высших церебральных функций, которые отвечают за способность к сознательной деятельности и общественному взаимодействию» [207] .

Основное этическое возражение, которое вызывает данный подход, связано с тем, что используемые категории и термины могут привести к серьезному этическому тупику. В частности, термин «личность» (person), которым оперируют сторонники данной позиции, чаще всего понимается как «лицо, способное к самоанализу, осознанию себя во времени и пространстве, к моральному выбору». При таком подходе отдельные группы лиц не могут быть отнесены к категории личности, поскольку в силу различного рода психических или физических особенностей своего организма, наличия заболевания или, например, нахождения в особом физическом состоянии, коме в частности, утрачивают способность к сознательному и интегрированному мышлению. Онтологически данный подход сводит смысл человеческого существования к осознанной психической деятельности, и ее отсутствие или прекращение приравнивается к смерти [208] . Он воспринимает человека не как биологический организм, а как набор ценностно ориентированных качеств, моральных установок и общественных связей, утрата которых и отождествляется со смертью.

В Уголовном кодексе Канады в ст. 230 есть оговорка, которая связывает момент наступления смерти с прекращением дыхания. Это дало основание судебной практике расширить критерии наступления смерти: отсутствие сердцебиения, прекращение дыхания и, как следствие, гибель мозга (распад клеток центральной нервной системы). Вместе с тем законодательное закрепление медицинского критерия наступления смерти в настоящее время отсутствует, за исключением двух провинций – Манитоба [209] и Остров Принца Эдуарда [210] . Обе провинции связывают наступление смерти с гибелью всего головного мозга (entire brain death criteria).

Иллюстрацией того, насколько важные изменения повлекло за собой изменение правового критерия смерти, может служить следующая довольно распространенная и весьма актуальная ситуация.

Обвиняемый наносит ранение потерпевшему, которого доставляют в больницу, где врач предварительно констатирует смерть головного мозга. Потерпевшего подключают к системе жизнеобеспечения, но через какое-то время после повторных неврологических осмотров установленный ранее диагноз смерти мозга подтверждается. Признав дальнейшее поддержание дыхания и сердцебиения нецелесообразным, врач отключает систему жизнеобеспечения. Названные обстоятельства дают возможность обвиняемому утверждать, что причиной смерти стали действия врача [211] .

Новая концепция смерти мозга сделала невозможным само предъявление обвинения медицинскому работнику, поскольку и фактически, и юридически человек, которого отключают от поддерживающих жизнь аппаратов, уже мертв.

Точное установление момента наступления смерти представляется чрезвычайно актуальным в связи с регулированием операций по трансплантации органов, тканей и клеток человека.

Например, в США составители рекомендованного законодателям штатов в качестве модели Единообразного акта о пересадке анатомических органов (Uniform Anatomical Gift Act) [212] , подробно регламентирующего многие вопросы трансплантации, отказались сформулировать правила определения момента наступления смерти, предоставив решение этого вопроса медицинской науке и судебной практике, что само по себе способно повлечь злоупотребления в данной сфере.

Примером может служить довольно сложный и широко обсуждаемый в США вопрос о возможности изъятия органов для трансплантации у детей, больных анэнцефалией.

Анэнцефалия – это полное или частичное отсутствие костей свода черепа и мозга (головного или спинного), являющееся дефектом внутриутробного развития, при котором родившийся ребенок не может прожить более нескольких дней [213] . Других аномалий развития у таких детей, как правило, не наблюдается, поэтому их можно рассматривать как потенциальных доноров [214] . Однако «с медицинской точки зрения наступление смерти – это не какой-то отдельно взятый «момент», а процесс, при котором происходит постепенное сокращение естественного кровообращения и снабжения органов кислородом, что делает их непригодными с точки зрения трансплантологии» [215] .

Американская ассоциация медиков изначально предлагала исходить из того, что такая аномалия несовместима с жизнью, поэтому диагноз анэнцефалии приравнивался к биологической смерти. В 1994 г. Совет по этическим и правовым вопросам отказался от данной концепции и признал допустимым с этической точки зрения изъятие органов у еще живых новорожденных с таким диагнозом [216] . Такое решение вызвало волну возмущения у общественности, и после открытых дебатов от нее отказались в пользу прежней концепции.