Поскольку мне сделалось холодно, я закрыл окно, окинул взглядом тесную каморку со скошенным потолком и узкой кроватью и с удивлением понял, что это единственное место, где мне сейчас хотелось бы находиться. Я чувствовал себя здесь почти как дома.

Для вас это, может быть, звучит естественно, но мне показалось странным. Ведь я вырос среди эдема руэ и никогда не чувствовал себя как дома под крышей. Домом для меня были вереница фургонов и песни у костра. И когда мою труппу перебили, я лишился не только семьи и друзей детства. Мне казалось, будто весь мой мир сгорел по самую ватерлинию.

И вот теперь, проведя почти год в университете, я наконец прижился здесь. Начал чувствовать себя своим. Странное это было чувство – привязанность к месту. Отчасти оно было утешительным, однако эдема руэ во мне бунтовал и бесился при мысли, что я пустил корни, точно растение.

И, проваливаясь в сон, я подумал о том, что сказал бы обо мне отец.

На следующее утро я плеснул себе в лицо водой и сбежал вниз. Зал трактира Анкера только-только начинал заполняться народом, желающим перекусить с утра, да еще несколько безутешных студентов явились заливать горе с утра пораньше.

Все еще рассеянный с недосыпа, я уселся на свое обычное место за угловым столиком и принялся переживать из-за грядущего собеседования.

Килвин и Элкса Дал меня особо не тревожили. К их вопросам я был готов. В целом то же касалось и Арвила. А вот остальные магистры в той или иной степени были непредсказуемы.

Каждую четверть каждый из магистров выставлял в читальном зале архивов набор томов. Это были основные тексты, которые полагалось освоить э-лирам, учащимся низшего ранга, и более сложные труды для ре-ларов и эль-те. В этих книгах излагалось то, что магистры считали полезным знать. И любой разумный студент считал необходимым прочитать эти книги к экзаменам.

Но я не мог просто взять и пойти в читальню, как другие студенты. Я был первым и единственным за последние десять лет, кого изгнали из архивов, и все об этом знали. Читальня была единственным хорошо освещенным залом во всем здании, и во время экзаменов там постоянно кто-то сидел и читал.

Поэтому мне приходилось разыскивать экземпляры выложенных магистрами книг в хранении. Вы себе просто не представляете, в скольких вариантах существует одна и та же книга! Если удача мне улыбалась, найденный мною экземпляр бывал идентичен тому, который магистр выложил в читальне. Но куда чаще обнаруженные мною версии оказывались устаревшими, сокращенными или дурно переведенными.

В последние несколько ночей я читал, сколько мог, однако поиски книг отнимали драгоценное время, и я по-прежнему чувствовал себя плачевно неготовым.

Я сидел, поглощенный этими тревожными мыслями, как вдруг мое внимание привлек голос Анкера:

– Квоут? Да вон он!

Я поднял голову и увидел женщину, сидящую у стойки. Она не была похожа на студентку. Элегантное вишневое платье с пышными юбками и узкой талией и вишневые перчатки в тон, доходившие ей до локтей.

Женщина непринужденно соскользнула с табурета, ухитрившись не запутаться в юбках, и подошла к моему столику. Искусно завитые белокурые волосы, губы накрашены алым… Интересно, что она делает тут, у Анкера?

– Не вы ли сломали руку этому мерзавцу, Амброзу Джакису? – осведомилась она. Она говорила по-атурански с густым, певучим модеганским акцентом. Из-за этого понимать ее было не так просто, но я бы солгал, если бы сказал, что это было непривлекательно. Модеганский акцент буквально дышит обольстительностью.

– Да, я, – ответил я. – Не то чтобы нарочно, но я сломал ему руку.

– Тогда разрешите вас угостить! – произнесла она тоном женщины, которая привыкла всегда поступать так, как ей угодно.

Я улыбнулся ей, сожалея, что всего десять минут как проснулся и совершенно ничего не соображаю.

– Вы не первая, кто желает меня угостить по этому поводу, – честно ответил я. – Если вы настаиваете, то я предпочел бы грейсдельский мед.

Она направилась к стойке. Я проводил ее взглядом. Если это и студентка, то из новеньких. Если бы она провела тут больше оборота, я бы непременно узнал об этом от Сима – тот примечал всех самых красивых девушек в университетском городке и ухаживал за ними с безыскусным энтузиазмом.

Модеганка вскоре возвратилась и села напротив, подвинув ко мне деревянную кружку. Анкер, должно быть, только что помыл эту кружку: пальчики, обтянутые вишневой перчаткой, были влажные в том месте, где они сжимали ручку.

Она подняла свой бокал, наполненный густо-красным вином.

– За Амброза Джакиса! – произнесла она неожиданно страстно. – Чтоб ему свалиться в колодец и сдохнуть как собаке!

Я взял кружку и отхлебнул, гадая, осталась ли в пределах пятидесяти миль от университета хоть одна женщина, которую не обидел бы Амброз. Я тайком вытер руку о штаны.