Главной сложностью была еда. Сушеная рыба закончилась еще быстрее, чем мы ожидали, оставалось питаться мелкими птицами, которых Сато ловил в веревочные силки. Но их, конечно, не хватало. В весенней тайге птицы такие тощие, что, казалось, в них нет ни грамма мяса.

Однажды мы увидели оленя. Вроде как подранка. Он как-то странно бегал, подволакивая заднюю правую ногу. Хотя для нас все равно очень быстро. Долго выслеживали и подстерегали зверя. Ружья-то у нас не было. Только мой офицерский ТТ. Но попасть из него с расстояния больше двадцати метров совершенно невозможно. Да и патронов… всего три.

Сато научил меня практике запутывания следов. Называлось это «здесь, а может, там». Теперь мы пользовались этим приемом, чтобы как можно ближе подобраться к оленю.

С помощью такой же практики Сато хотел убежать и от нашей гвардии. Я тогда так и не понял, почему он упал, у него было очень легкое ранение в край плеча. Дед Матвей, понятное дело, знатный стрелок, но и Сато – знатный беглец. Встретились знатный стрелок и знатный беглец. В результате один не совсем убежал, а второй не совсем попал.

Вот так. За долгое время нашей кочевой жизни, в постоянной полулихорадке и голоде, я начал думать про себя афоризмами. Не знаю, может, помутнение мозга, а может, и наоборот – наконец начала появляться ясность, поэтому мысли формулировались очень коротко и точно. С нетерпением я ждал того момента, когда смогу вообще отказаться от мыслей и находиться в состоянии, о котором все время говорил Сато.

– Давайте! – и Сато протянул руку.

Я передал ТТ с самодельным прикладом из сосновой ветки, искусно им же обструганным и привязанным, чтобы не было сильной отдачи. Японец почти сразу нажал на курок, толком не успев прицелиться.

– Куда-а-а-а… – только и смог крикнуть я, разозлившись, что Сато впустую потратил предпоследний патрон. Хотя можно сказать, что и последний. Ведь два я приберег для нас с ним.

Однако вслед за моим криком олень упал, вытряхнув из-под себя целое облако таежной пыли.

Таежная пыль особая. Она состоит из миллионов замерзших кристалликов земли, таких острых и твердых, будто они замерзли навсегда. Даже когда солнце припекает, таежная пыль все равно кажется замерзшей.

«Тр-р-р-р-а-в-в-и!» – почудился знакомый крик деда Матвея. Или это было не «тр-р-р-р-а-в-в-и», а «бр-а-а-в-и-с-и-м-м-о»? Деда Матвея здесь не было и быть не могло, мы слишком долго шли на север и теперь были далеко от Маньчжурского фронта. Все равно я оглянулся с опаской: а ну как наша гвардия где-то неподалеку?

– Дед Мат-в-е-ей? – сдавленно прокричал я. Но ответило лишь безучастное таежное эхо: «Д-е-е-дддд Ма-т-т-т-ве-е-ей…»

У нас появилось мясо! За долгое-долгое время настоящее мясо! Мы бежали, путаясь в ошметках собственной обуви. Точнее, я путался в том, что осталось от канадских болотоходов. Подход Сато, в плане обуви, доказал свою правоту. Онучи жили своей жизнью, то разрушаясь, то восстанавливаясь. «Лучше проще, но дольше», – родил мой мозг очередной афоризм.

Точно! Это подходит к условиям тайги и кочевой жизни, где один день почти как год. Но и год почти как день. Непонятно, как такое вообще возможно, но так было. Почти как «здесь и сейчас» и «вообще и всегда». Они не ровнялись друг другу, однако были одним и тем же.

Кое-как разделав оленя, перепачканные кровью и очень довольные, мы решили развести костер, невзирая на риск открытого пространства. Точнее, я решил, а Сато не возражал. Он вообще никогда не возражал. Мое же чувство опасности перевесило желание поскорее да побольше съесть свежего мяса.

Наконец мы сидели у небольшого, но жаркого костра. Сато смог собрать мелкие ветки в степи. Как только это возможно? Вокруг одни поля. Ни дерева, ни даже кустарника. Похоже, эти ветки, пока лежали здесь под солнцем, вобрали в себя столько тепла, сколько могли, поэтому грели очень сильно. И наоборот, пока лежали много зим, вобрали в себя столько терпения, что отдавали тепло не сразу, не безрассудно, как еловые, а долго и уверенно.

Сато медленно, вдумчиво жевал и пережевывал одну оленью ногу, а я другую. Все остальные части, которые удалось отрезать, мы обмазали глиной и разложили вокруг костра. Что-то закопали в землю, боясь, что ночью, на запах крови, придут волки.

Без соли и специй оленина была жутко пресной. Чуть ли не хуже, чем кожаная основа моих канадских болотоходов, которую мы сварили, а потом кое-как сжевали на исходе весны. Болотоходы хоть солеными были, видимо, от впитавшегося за многие годы пота.

Все равно это был настоящий олений пир! Первый настоящий пир в моей жизни! За долгие месяцы голода я наконец ел настоящую еду. Первую настоящую еду с того момента, как закончилась последняя рыба. Я чувствовал себя первобытным человеком, который смог приготовить себе что-то на огне.

Сато предостерег есть быстро. Это и понятно, желудок мог не выдержать сразу большого количества мяса. Но предостережение не требовалось, за долгие месяцы без каких бы то ни было витаминов зубы так расшатались, что есть быстро жесткое мясо просто не получалось.