Государь-инок направил Левому конюшему Кисо посланца. «Прекратите бесчинства!» — повелел государь. Посланцем назначили Томоясу, сына Томотики, правителя края Ики. Сей Томоясу прославился на весь мир искусной игрой на ручном барабанчике, отчего и прозвали его господином Барабанчиком. Кисо вышел к нему и, не ответив на послание государя-инока, первым делом спросил:

— Это по какой же причине дали тебе прозвище господин Барабанчик? Наверно, оттого, что всякий, кому не лень, тебя колотит и колошматит?

Томоясу, не найдясь с ответом, возвратился во дворец и сказал государю:

— Ёсинака — беспутный малый! Еще немного — и придется объявить его врагом трона! Без промедления издайте августейший указ об его истреблении!

Услышав такой совет, государь тотчас же принял решение. Но вместо того чтобы поручить расправу с Кисо воинам-самураям, которым было бы по плечу выполнить его приказание, он послал свой указ преподобному Мэйуну, главе вероучения Тэндай, на Святую гору Хиэй и настоятелю обители Трех Источников, Мии-дэра, принцу крови, преподобному Энкэю, призвав на помощь монахов-воинов из обоих этих монастырей. Вельможи и царедворцы со своей стороны тоже собрали на подмогу государю свое особое ополчение; но то был разный сброд, уличные забияки и драчуны, ни на что не пригодные бродяги и нищие монахи-побирушки.

Как только разнесся слух, что государь-инок гневается на Кисо, самураи во всех Пяти Ближних землях, поначалу изъявившие было покорность Кисо, сразу же от него отвернулись и приняли сторону государя. Даже Сабуро Мураками, родич Минамото, житель края Синано, и тот примкнул к государеву войску.

— Вот события, чреватые великой бедой! — сказал тут Канэхира Имаи. — Мыслимое ли дело выступить против самого государя, украшенного всеми Десятью добродетелями? Ведь против него и воевать-то никак нельзя! Снимите шлем, ослабьте тетиву лука и ступайте к нему с повинной!

Но Кисо, запылав ярым гневом, ответил:

— С тех пор как я покинул Синано, во всех сражениях, будь то на севере, в Оми и Хиде, у горы Тонами, у Черного холма, Куродзака, в Сиосаке и Синохаре, или на западе, в Фукурюдзи-Наватэ, Саса-но-сэмари, в крепости Итакуре, — я ни разу не показывал врагу спину! Даже к самому государю, украшенному всеми Десятью добродетелями, не пойду я сдаваться на его милость как побежденный, сняв шлем и ослабив тетиву лука! Из-за чего дело стало? Разве тот, кто охраняет столицу, не имеет права прокормить коня, на котором скачет? Ну и что из того, если мои воины скосили кое-где недозревший рис, ведь полей-то этих здесь уйма! Да, у нас не было провианта, и мои молодцы иногда наведывались на склады вблизи столицы... Только вряд ли государь-инок изменил свое ко мне расположение по такой ничтожной причине! Вот если бы мои самураи ворвались в имения вельмож или принцев крови, — ну, тогда дело другое, тогда бы он рассердился... Все это наветы и происки зловредного Барабанчика, который нарочно старается навредить мне! Надо изловить негодяя и заколотить его до смерти! Наступает час моей последней и решительной битвы! Помните, весть об этом сражении дойдет и до Ёритомо! Так бейтесь же отважно, мои воины! — И, сказав так, он приготовился к битве.

Все самураи северных земель уже покинули Кисо, так что войска у него осталось мало — тысяч шесть-семь воинов, не больше. Он разделил их на семь дружин, ибо верил, что число семь всегда сулит ему счастье. Две тысячи всадников под водительством Канэ-мицу Хигути он отправил в окрестности храма Новый Кумано, чтобы ударить по врагу с тыла. Остальным же шести дружинам приказал по условному знаку выйти из улиц и переулков, где они обычно стояли, и соединиться у Седьмой дороги, на берегу речки Камо. Затем, договорившись об условном знаке, он поскакал вперед.

Битва началась утром, в девятнадцатый день одиннадцатой луны. Сказывают, что оборонять дворец государя собралось больше двадцати тысяч воинов. Все они прикрепили к шлемам сосновые веточки — отличительный знак государева войска. Подступив к Западным воротам дворца, Кисо глянул и увидал Томоясу, вельможу Барабанчика, поставленного во главе обороны, — в красном парчовом кафтане, без панциря, но в боевом шлеме, украшенном изображениями Четырех Небесных владык, тот взобрался на глинобитную стену на западной стороне дворцовой ограды. В одной руке он держал копье, в другой — молитвенный колокольчик и, непрерывно потрясая сим колокольчиком, время от времени даже приплясывал от волнения, так что молодые вельможи и царедворцы потешались над ним, говоря:

— До чего он смешон! В Томоясу вселился тэнгу!

— В древности, когда читали государев указ, — громовым голосом закричал Томоясу, обращаясь к воинам Кисо, — увядшие деревья и травы вновь расцветали, покрываясь цветами и плодами, сами злые духи и демоны смиренно повиновались высочайшему слову! Пусть захирела ныне святая вера, но как достало у вас дерзости обращать лук и стрелы против владыки, украшенного всеми Десятью добродетелями? Стрелы, которые вы пошлете, в вас же вонзятся! Мечи, что вы обнажите, вас же самих изрубят! — так кричал он, бранясь и понося воинов Кисо, пока Кисо не сказал: «Заставьте его умолкнуть!» И по этому его знаку разом грянул боевой клич его дружинников-самураев.

Этот клич подхватила дружина Канэмицу Хигути, посланная в тыл дворца, к храму Новый Кумано. Начинив огнем луковицы гудящих стрел, они стали стрелять по дворцу. А в то утро дул сильный ветер, и свирепое пламя разом взметнулось к небу, все кругом запылало. Томоясу, главный военачальник, обратился в бегство прежде всех своих подчиненных. А коль скоро сам военачальник бежал с поля боя, то и все двадцать тысяч защитников государя стремглав бросились наутек, торопясь обогнать друг друга. Так велик был переполох, так силен всеобщий испуг, что схвативший лук позабыл стрелы, а схвативший стрелы позабыл лук! Иные, держа алебарду лезвием вниз, сами поранили себе ноги, другие, зацепившись за что-нибудь тетивой, убегали, так и бросив лук висеть, где придется...