Шрифт:
Некто сказал: «В блаженные древние времена дворец крыли камышом [399] не устраивали даже карнизов, а если государь замечал, что дым от огня в очагах его подданных поднимается к небу слишком тонкою струйкой, подати отменялись [400] ! А все потому, что радели о народе, пеклись о благополучии государства! Недаром передают, что, когда Лин-ван, правитель царства Чу, построил терем Чжанхуа [401] , народ разбежался куда глаза глядят, а когда циньский государь Ши-хуан воздвиг в Сяньяне дворец Эфан [402] , в Поднебесной настала смута! А ведь задолго до Лин-вана, до Ши-хуана правили добродетельные, мудрые государи; при тех крыши дворцов крыли камышом, не подрезая краев, колонны не покрывали разноцветной резьбой, колесницу и ладью государя не украшали, носили простое, одноцветное платье! Вот почему когда танский император Тайцзун построил дворец Лигун [403] , он в конце концов так туда и не ездил, огорченный тем, что эта постройка стала слишком тяжким бременем для народа. Поросли травой крыши, плющ опутал ограды [404] , так и разрушился дворец! Увы, у нас поступают совсем иначе!»
399
...дворец крыли камышом... — В древнекитайских преданиях рассказывается, что мифический правитель Яо отличался чрезвычайной скромностью, ходил в холщовом платье и жил в тростниковой хижине.
400
...подати отменялись! — Имеется в виду легендарный японский император Нинтоку (IV в.), о добродетелях которого рассказано в «Летописи древних дел» и в «Анналах Японии» (яп. «Кодзи-ки» и «Нихон-сёки», нач. VIII в.), древних сводах японской мифологии, легенд и исторической хроники.
401
...когда Лин-ван, правитель царства Чу, построил терем Чжанхуа... — парафраз строчек из «Оды Восточной столице» китайского поэта и ученого (астронома) Чжан Хэна (78—139) (Антология «Вэнь-сюань», III). Чу — могущественное царство в Древнем Китае, в конце III в. до н. э. пало под ударами циньских войск и вошло в состав Циньской империи (246-207 гг. до н. э.).
402
...воздвиг в Сяньяне дворец Эфан... — Дворец Эфан, построенный при первом циньском императоре Ши-хуане в столице Циньской империи г. Сяньяне (современная провинция Шэньси), славился своими грандиозными размерами.
403
...дворец Лигун... (иначе — Лишаньгун) — загородный дворец на горе Лишань, у теплых источников к западу от г. Чанъани, столицы Танской империи (618—907 гг.).
404
Поросли травой крыши, плющ опутал ограды... — парафраз строчек из стихотворения Бо Цзюйи «Высок дворец Лигун» (из цикла «Новые народные песни», XXI): «Давно уже не видно здесь // Императорских знамен, // Бунчуков из перьев зимородка, // Стены оделись мохом, // На черепице выросла трава...»
2. Лунные ночи
В девятый день шестой луны совершилась церемония закладки новой столицы. В десятый день восьмой луны торжественно водрузили коньковую балку на кровлю будущего дворца. Въезд государя назначили на тринадцатый день одиннадцатой луны. Старая столица увядала, новая — расцветала... Но вот миновало полное тревог лето, осень вступила в свои права, и жители Фуку-хары, новой столицы, устремились в места, прославленные красотой лунных ночей. Иные, подражая стародавним временам принца Гэндзи [405] , спешили к заливу Сума и дальше, к бухте Акаси, переправлялись через пролив Авадзи, чтобы полюбоваться лунным сиянием над побережьем Эсимы [406] ; другие всю ночь до рассвета проводили в Сираре, в Фукиагэ или на берегах заливов Вака, Сумиёси, Нанива, Оноэ и Такасаго. Те же, кто остался в старой столице, любовались луной, отраженной в окрестных прудах Фусими и Хиросава...
405
...подражая стародавним временам принца Гэндзи... — Принц Гэндзи — главное действующее лицо классического японского романа «Повесть о Гэндзи» писательницы Мурасаки Сикибу (годы рождения и смерти точно неизвестны; предположительно родилась в 970 или 979 г., умерла в первой четверти XI в.). Залив Сума и бухта Акаси — места, где жил Гэндзи во время своей временной опалы.
406
...над побережьем Эсимы... — Эсима и другие перечисленные здесь места известны своей красотой и неоднократно воспеты в классической японской поэзии.
Но вельможе Дзиттэю милее всего было сияние луны над старой столицей. В середине восьмой луны он прибыл туда из Фукухары. Все вокруг неузнаваемо изменилось; кое-где дома еще оставались, но ворота заросли густою травою, в садах обильная роса блестела на кустах и деревьях. Кругом все так заглохло, так одичало, что напоминало не то гнездилище птиц, не то равнину, покрытую высоким, словно лес, чернобыльником, не то унылую пустошь, поросшую дикой травой асадзи, а стрекотание цикад, звеневших среди лиловых орхидей и желтых хризантем [407] , еще больше усугубляло печаль.
407
...среди лиловых орхидей и желтых хризантем... — Цитата из стихотворения на кит. языке поэта Хосёдзи-Нюдо («Хонтё-мудайси», сб. стихов на кит. языке; составлен в XII в. Тадамити Фудзиварой, 1097-1164).
Одна лишь прежняя императрица, супруга двух государей, еще оставалась в своем дворце в Коноэ-Кавара — единственное напоминание о прошлом!
Туда и направил стопы Дзиттэй и приказал курандо, своему провожатому, постучать в ворота. Изнутри откликнулся женский голос:
— Кто там стучит и кто пришел сюда, где так давно никто не раздвигал кустов, осыпанных росой?
— Вельможа Дзиттэй из Фукухары! — гласил ответ.
— Ворота на замке. Войдите через калитку с восточной стороны! — сказала женщина.
— Хорошо! — согласился Дзиттэй и направился к Восточным воротам.
Он вошел, когда бывшая императрица, велев приподнять решетки на южной стороне дома, утешалась игрой на лютне, быть может, предаваясь воспоминаниям о прошлом. «Какими судьбами? Сон это или явь? Сюда, сюда!» — позвала она брата, протянув к нему руку, и Дзиттэю внезапно припомнились строки из «Повести о Гэндзи», та сцена, где дочь принца-монаха, тоскуя о том, что осень уходит, всю ночь играла на лютне, а ближе к рассвету, когда тучи вдруг разошлись и луна засияла особенно ярко, девушка, все не выпуская из пальцев костяной плектр, которым ударяла по струнам, невольно поманила луну рукой, как будто приглашая ее подольше задержаться на небесах [408] .
408
...поманила луну рукой... — Эта сцена описана в одной из глав эпилога «Повести о Гэндзи» (гл. «Девушка у моста» — «Хаси-химэ»).
Во дворце бывшей императрицы служила дама по прозванию Ночь Ожидания. Ее прозвали так потому, что как-то раз на вопрос: «Что печальнее — ночь, когда ждешь не дождешься свидания, или утро, когда приходится расставаться?» — она ответила:
Уж лучше под утро услышать петуший призыв, предвестье разлуки, чем томиться в ночь ожиданья, звону колокола внимая...С той поры и дали этой даме прозвище — Ночь Ожидания. Дзиттэй попросил сестру позвать ее, и в беседе о делах нынешних и минувших вечер незаметно перешел в ночь. Дзиттэй сложил песню имаё:
Увы, довелось мне сюда воротиться, Наведаться снова в родные места. В развалинах ныне былая столица — Травой зарастает, дика и пуста.
Сиянье луны с небосклона струится На ветхий, безлюдный дворцовый чертог. Лишь ветер бушует над старой столицей, Лишь ветер осенний, студен и жесток!
Так пропел он три раза, и все женщины, начиная с императрицы, прослезились, внимая его прекрасным стихам и пению.
Тем временем рассвело; распростившись, Дзиттэй пустился в обратный путь.
— Кажется, эту даму огорчил наш отъезд, — немного отъехав, сказал он своему спутнику курандо. — Ступай обратно, передай ей слова привета!
Тот бегом вернулся во дворец и, промолвив: «Мне ведено передать вам привет!» — произнес:
Сказала ты «лучше» — быть может, но не для меня. Сегодня с зарею так горько в душе отозвался призыв петуха к расставанью!..
Утерев слезу, женщина ответила стихами:
И колокол мерныйпечалит ночною порой,но много печальнейбыл петуший клич на рассвете,возвестивший нашу разлуку...Курандо, вернувшись, передал ее ответ Дзиттэю.