Шрифт:
— Твоя правда, — отвечал ей князь Корэмори, — мне было пятнадцать, тебе тринадцать, когда мы впервые полюбили друг друга. С тех пор мы готовы были вместе пойти в огонь и в воду и поклялись не разлучаться до самой смерти! Но сейчас, в тяжкий час испытания, когда я ухожу на войну, немыслимо взять тебя и детей с собою, подвергать вас лишениям, обречь на скитания, где повсюду подстерегает опасность, даже самая мысль об этом для меня нестерпима! Ведь на сей раз я даже крова для вас заранее не приготовил. Как только мы укрепимся где-нибудь в глуши, вдали от столицы, я тотчас же пришлю за вами! — И, сказав так, он решительно встал и вышел.
У ворот облачился он в панцирь, приказал подвести коня и уже готовился сесть в седло, когда дети — мальчик и девочка — выбежали из дома и приникли к отцу, ухватившись за края его панциря.
— Куда же ты едешь, батюшка? И мы с тобой! И мы тоже! — горевали и плакали дети. И князь Корэмори, ощутив с новой силой, сколь всесильны узы любви, коими человек привязан к земной юдоли, совсем пал духом.
В это время в ворота въехали на конях пятеро его младших братьев — старший военачальник Сукэмори, офицер Левой стражи второго ранга Киёфуса, офицер Левой стражи третьего ранга Аримори, Тадафуса, вельможа Танго, и Моромори, правитель Бит-тю. Осадив во дворе коней, они наперебой принялись укорять Корэмори:
— Императорский поезд отъехал уже далеко! Что ж ты медлишь?
Вскочил тогда на коня Корэмори и совсем уже собрался уехать, как вдруг повернул коня вспять, подъехал к краю помоста и рывком приподнял кончиком лука плетеную бамбуковую завесу.
— Взгляните сюда, витязи, — воскликнул он. — Так велико горе этих малюток, что против воли я задержался! — И, не договорив, он заплакал; братья, ожидавшие во дворе, тоже все прослезились.
У князя Корэмори были вассалы, братья Сайтоо, Го и Року. Старшему Го исполнилось девятнадцать, младшему Року — семнадцать. Ухватившись с обеих сторон за повод княжеского коня, они умоляли: «Возьмите нас с собой, мы пойдем за вами повсюду!»
— Когда ваш отец Санэмори уходил на войну на север, — отвечал им князь Корэмори, — вы тоже просили его взять вас с собой, но он сказал: «Я знаю, что делаю!» — и велел вам остаться, сам же в конце концов пал в сражении в северных землях... Опытный, мудрый воин, он заранее предвидел участь, ожидающую дом Тайра! Ныне я оставляю здесь сына моего Рокудая; нет никого, кроме вас, на кого бы я мог положиться, кто позаботился бы о нем! Поэтому оставайтесь вопреки всем доводам сердца, — тогда и я буду спокоен! — И братья Сайтоо, не в силах возразить князю, сдержав слезы, остались.
— Никогда, никогда не могла я подумать, что вы столь жестоки! — воскликнула супруга князя и, упав ниц, зарыдала, в отчаянии катаясь по полу. Мальчик и девочка, все служанки выбежали из дома и, не стыдясь людей, кричали и плакали в голос. Навсегда остались звучать у князя в ушах эти рыдания; они слышались ему в плеске волн на Западном море, в свисте ветра над безбрежным морским простором!
Покидая столицу, Тайра разом предали огню, сожгли дотла весь посад Рокухары, Усадьбу у Пруда, усадьбу Комацу, дворец на Восьмой дороге и другие строения — больше двадцати усадьб и дворцов вельмож и придворных, дома всех вассалов, а в квартале Сиракава — больше сорока — пятидесяти тысяч жилищ простых людей. Все, сгорев, обратилось в пепел!
12. Императорский выезд
Многие из сгоревших покоев удостоились в прошлом августейшего посещения, сам император бывал здесь.
Камни остались в золетам, где Феникса высилась зала [509] .Выбоины от колес —там, где прежде карета стояла.Сколько прекрасных принцесс,царедворцев когда-то съезжалосьВ этот чертог, где звучитбури стон, пробуждающий жалость!Веет печалью в садахпри покинутом женском покое. Будто слезами, кропитих вечернее небо росою.Стены в убранстве зеркали на ширмах узоры нефрита Стали добычей огня.Драгоценная утварь разбита. Даже сторожек лесныхне осталось в угодьях, где птица,Рыба, непуганый зверьна приволье любили резвиться. Множество пышных палат,где первейшие жили вельможиВплоть до министров, князей,что к монарху пресветлому вхожи, — Все, услаждавшее взор,что века богатело и крепло, Пламени обречено,стало грудами угля и пепла. Жерди, солома, камыш —все бессчетные смердов жилища, Верных вассалов дворыбыли отданы пламени в пищу, И трепетали сердцаперед страшным всевластием рока, Что низлагает владыки державы карает жестоко. Так и в былые годапогибали великие страны: Росные травы взрослина руинах твердыни У-вана [510] . Циньской империи мощь,безнаказанным злом одержима, Пала, и стольный Сяньянзапылал в черном облаке дыма [511] . Строили Тайра в горахна крутых перевалах заставы, Чтобы с заставой Ханьгу,с Сяошань им соперничать славой [512] .Грозной оградой засекощетинились горные склоны. Северных варваров рать [513] прорвалась, разметала заслоны. Словно Цзиншуй и Вэйшуй [514] ,были реки в горах, но преграды Не убоялись в путисупостатов восточных отряды.Ведал ли кто, что придетчас для Тайра бежать из столицы,Повесть о доме ТайраЧтобы в безвестных краяхпо лачугам убогим селиться? Им ли, привыкшим блюстипри дворе церемоний порядок, В западных весях сноситьдикость нравов и грубость повадок! Равные славой именбогу водной стихии, Дракону, Что, восседая меж туч,неподвластен земному закону, Стали подобны онимелкой вяленой рыбе на низке [515] .Кто из великих досельопускался с вершины столь низко? По мановению вмигчередуются радость и горе, Недолговечный расцветувяданьем сменяется вскоре.Тяжко порой провожатьдаже день, вытесняемый ночью, Что же о смертных сказать,бренность мира узревших воочью! В годы правленья Хогэнбыли Тайра — как вишня весною,В годы Дзюэй перейдя,стали палой осенней листвою...509
«...там, где Феникса высилась зала». — Фантастическая птица феникс считалась в Китае наряду с драконом символом императора. Дворцовые крыши, императорские колесницы украшали скульптурным изображением феникса. Японцы заимствовали эту традицию. Паланкин, в котором ехал император, украшенный множеством мелодично звеневших колокольчиков, назывался «фениксовым»; считалось, что этот звон «похож» на голос феникса. Зал, где хоть однажды побывал император, называли «залом феникса», голос императора — «голосом феникса» и т. д.
510
«...на руинах твердыни У-вана». — У-ван — букв.: правитель царства У; древнекитайское царство У пало под ударами соседнего могущественного царства Чу, в свою очередь завоеванного в III в. до н. э. Циньской империей. Башня У-вана — часть царского дворца Гусутай в царстве У.
511
«...и стольный Сяньян // запылал в черном облаке дыма». — В 209 г. г. Саньян был занят войсками полководца Сян Юя, который вырезал население и предал огню дворцы циньского императора. «Пожар не утихал три месяца», — пишет историк Сыма Цянь.
512
«Строили Тайра в горах // на крутых перевалах заставы, // чтобы с заставой Ханьгу // с Сяошань им соперничать славой». — Застава Ханьгу (на западе современной провинции Хэнань) — узкий проход в горах (в современной провинции Хэнань в Китае) на восточных подступах к коренным землям древнего царства Цинь. Застава Ханьгу имела важное стратегическое значение в эпоху Циньской и Ханьской династий. Сяошань — горные теснины к востоку и западу от заставы Ханьгу, один из естественных барьеров на дальних подступах к коренным циньским землям (в современном уезде Лонин, в провинции Шэньси).
513
«Северных варваров рать...» — «Северные варвары» — термин, заимствованный из Китая. В Древнем Китае все народы, жившие в пограничных с Китаем областях, именовались соответственно «северными варварами», «восточными дикарями» и т. п. В данном случае речь идет о «северных варварах», так как войско Ёсинаки наступало на столицу Хэйан с северной стороны.
514
«Словно Цзиншуй и Вэйшуй, // были реки в горах...» — Р. Цзиншуй — приток р. Вэйшуй, впадающей в р. Хуанхэ (в современной провинции Шаньси).
515
«Стали подобны они // мелкой вяленой рыбе на низке...» — Сравнение заимствовано из книги древнекитайского философа Чжуанцзы (см. Чжуанцзы, гл. «Вещи вне нас», в кн.: Атеисты, материалисты, диалектики Древнего Китая. М., 1967, пер. Л. Д. Поздне-евой). В форме притч иносказательно рассказано о безвыходном положении человека; помощь попавшему в беду надо оказывать немедленно, в противном случае «...лучше уж искать меня в лавке с сушеной рыбой!» — говорит прохожему погибающая от безводья рыба в ответ на его обещание на обратном пути принести воды.
Самураи восточных земель, Сигэёси Хатакэяма, Арисигэ Оямада и Томоцуна Уцуномия, с седьмой луны минувшего 4-го года Дзисё находились в плену в столице. Теперь, когда Тайра решили бежать на запад, все эти пленники подлежали казни. Но князь Томомори сказал, обращаясь к старшему брату:
— Вы не измените судьбу и не вернете ушедшего счастья, если велите обезглавить даже сотню или тысячу человек! Как, наверное, стосковались их жены, дети, все домочадцы! Не лучше ли, вопреки обычаю, отпустить их? Если случится чудо и счастье вернется к нам, они не забудут этих благодеяний!
— Истинно так! — ответил князь Мунэмори и отпустил их. Касаясь челом земли и проливая благодарные слезы, все трое упорно твердили:
— С минувших лет Дзисё и вплоть до настоящего времени только ваше милосердие сохранило нашу бесполезную жизнь!
Позвольте же следовать за вами повсюду, куда направится императорский поезд!
Но князь Мунэмори сказал им:
— Все ваши помыслы устремлены на восток. Душой вы летите на родину, зачем же вести за собою пустую оболочку, лишенное души тело? Ступайте домой, возвращайтесь без промедления! — И, утерев слезы, самураи возвратились на восток, в Канто. Ведь, как-никак, целых двадцать лет князь Мунэмори являлся их господином, что ж удивительного, что слезы разлуки не иссякали!