А князь Ёримори решил остаться, потому что властитель Кама-куры Ёритомо питал к нему добрые чувства и постоянно ласково заверял его в письмах: «Поистине я глубоко вас почитаю! Для меня вы живое воплощение вашей покойной матушки, госпожи монахини Икэ-дзэнни, хозяйки Усадьбы у Пруда. Сам великий бодхисатва Хатиман да будет свидетелем моего к вам чистосердечнейшего расположения! Такие клятвенные послания он то и Дело присылал Ёримори, и всякий раз, отправляя в столицу своих вассалов для истребления семейства Тайра, заботливо наказывал: „Смотрите, ни одной стрелы не выпускайте против самураев князя Ёримори, хозяина Усадьбы у Пруда!“ Молва твердила, что князь Ёримори оттого и возвратился в столицу, что решил — коль скоро пришел конец благополучию дома Тайра, остается уповать лишь на милость властителя Камакуры Ёритомо...

В столице он направил стопы в монастырь Добра и Мира, Ниннадзи, где в храме Вечный Оплот, Токива, обитала в ту пору принцесса Хатидзё. Кормилица принцессы, госпожа Сайсё, была супругой князя Ёримори.

— Молю вас, заступитесь за меня, если мне будет грозить опасность! — обратился он с мольбою к принцессе, но ответ принцессы не развеял его тревоги.

— Увы, все, что ныне творится в мире, неподвластно моей воле! — отвечала она.

И впрямь, пусть сам князь Ёритомо питал к нему добрые чувства, но кто поручился бы, что остальные многочисленные воины Минамото тоже отнесутся к нему благосклонно? Между тем с родичами он уже разлучился... Тревожно, смутно было на душе у князя Ёримори, как у человека, который и с морем уже расстался, и к берегу еще не причалил!

Тем временем шестеро братьев Комацу во главе с Корэмори и с ними тысяча всадников догнали императорский поезд на отмели Муцуда, где разветвляется речка ёдо. Князь Мунэмори радостно их приветствовал.

— Отчего вы так запоздали? — спросил он, и Корэмори ответил:

— Уж очень горевали мои малютки, вот я и замешкался, пока старался как-нибудь их утешить!

— Почему же ты не взял с собой Рокудая? Не чересчур ли ты суров сердцем? — спросил князь Мунэмори.

— Потому что слишком уж ненадежно все, что ожидает нас впереди! — ответил князь Корэмори и вновь заплакал, ибо вопросы Мунэмори разбередили его душевные раны.

Сто шестьдесят самураев. Вассалов Тайра — наместники правителей различных земель, офицеры дворцовой стражи, чины Сыскного ведомства, — сопровождали своих господ, всего же воинство Тайра насчитывало немногим более семи тысяч дружинников, — так мало их уцелело, так мало осталось в живых после непрерывных сражений на севере и востоке, за эти последние два-три года!

У древней заставы Амадзаки ненадолго опустили императорский паланкин на землю и остановились, чтобы поклониться священной горе Мужей, Отокояме.

_ О великий бодхисатва Хатиман, сподобь нас снова возвратиться в столицу вместе с нашим владыкой — государем! — взмолился дайнагон Токитада. Горестно звучала эта молитва! Каждый невольно оглядывался назад, и тревожно было на сердце, как в подернутом туманом небе, где тонкими, зловещими струйками поднимался вдали дым пожарищ...

сложил тюнагон Норимори. А Цунэмори, глава Ведомства построек, сложил:

Поистине нетрудно понять, что творилось на сердце у тех, кто, оставив родные края в дыму и огне пожарищ, пустился в бескрайний путь, терявшийся в заоблачных далях... О, горькая, злая доля!

Когда Садаёси, правитель земли Хиго, услышал, что воинство Минамото уже приблизилось к устью ёдо и вот-вот вторгнется в столицу, он устремился туда с дружиной — а было у него более пятисот всадников, — чтобы отбросить врага. Но слух оказался ложным, и Садаёси возвратился в столицу. На равнине Удоно повстречался он с императорским поездом.

Сошел с коня Садаёси и, взяв лук под мышку, опустился на колени перед князем Мунэмори.

— Что это значит? — спросил он. — Куда вы бежите? Не вздумайте искать убежище на острове Четырех Земель, Сикоку, — вас сочтут там беглецами, преступниками, обратят против вас оружие, и дурная слава пойдет за вами повсюду, а это прискорбно! Надобно остаться в столице и встретить здесь свою судьбу, а там будь что будет! Так надлежит поступить вам, только так, не иначе!

— Садаёси, ты, верно, знаешь, — отвечал ему Мунэмори, — что Ёсинака с пятидесятитысячным войском уже подступил вплотную к столице с севера. У восточных склонов Святой горы, в Сакамото, видимо-невидимо его воинов! Нынче в полночь государь-инок покинул столицу и скрылся неизвестно куда. Будь мы одни, куда ни шло — можно было б остаться, но нельзя же подвергать опасности государыню-мать и госпожу Ниидоно! Вот почему мы решили взять с собой государя и всех вассалов и бежать прочь из столицы!

— В таком случае отпустите меня! — промолвил Садаёси в ответ на эти слова. — Я возвращусь в столицу, и будь что будет! — И, передав пятьсот своих воинов под начало сыновей покойного князя Сигэмори, он взял с собой человек тридцать, не более, и с ними возвратился в столицу.

Когда пронесся слух, что Садаёси вернулся, чтобы покарать тех из родичей Тайра, которые остались в столице, князь Ёримори не на шутку перепугался.

— Не иначе как он вернулся по мою душу! — воскликнул он. А Садаёси раскинул шатер на пепелище усадьбы Тайра на Восьмой Западной дороге и провел там всю ночь в ожидании, но никто из вельмож Тайра не последовал его примеру и назад не вернулся, и глубокая скорбь поселилась в сердце Садаёси. Наутро он раскопал могилу князя Сигэмори — дабы не топтали ее копыта коней Минамото! — и, обратившись к мертвому праху, в слезах промолвил: