— Да уж, — хмыкнул Олег. — А голландцы что говорят?

— А подлые голландцы увели свои корабли во французские гавани! Им теперь платит Ришелье, и эти жадюги согласны работать на кардинала, лишь бы на палубах их кораблей не служили католических месс!

Сухов сокрушённо покачал головой. Хотя на самом деле это он сам уговорил негоциантов из Антверпена сдать свои корабли на нужды французского флота, и те согласились — щедрость Ришелье их убедила.

— Чёрт знает что! — пробурчал Холланд.

«Ну не только чёрт…» — мелькнуло у Олега.

В этот момент в дверях показался возмущённый дворецкий, а следом за ним какой-то оборванец в живописных лохмотьях.

— Эт-то ещё что такое? — нахмурился граф.

— Ваше сиятельство, — пролепетал Джордж, — я его не хотел пускать, но он…

— Тут, господин граф, такое дело, — заговорил бродяга, не слишком-то робея. — Письмо вам!

— От кого? — поморщился Рич — со стороны «почтальона» несло отнюдь не благовониями.

— Того не ведаю.

Граф протянул руку, но нищеброд проворно спрятал послание за спину.

— Мне пять крон обещано с вас получить!

Холланд долго смотрел на бродягу, явно желая вытолкать взашей непрошеного гостя, но потом рациональное начало возобладало в нём. В конце концов, пять крон не деньги.

Сунув затребованную мзду в чёрные от грязи руки, граф получил письмо.

— Господь да благословит вас, сэр! — поклонился босяк.

Холланд, потеряв к нему интерес, нетерпеливо развернул письмо.

Что писал неизвестный адресант, Сухову видно не было, зато он мог «читать» выражение лица Генри Рича. Вот оно окостенело, словно оскорбившись, вот крылья носа затрепетали, а губы скривились. Граф был в ярости.

Порывисто сложив письмо, Холланд сделал пару быстрых шагов и окликнул из дверей уходившего бродягу:

— Эй, кто тебе передал это?

Бродяга, убедившись, что догнать его будет трудно, ответил:

— Никто! На улице нашёл.

— А дом помнишь? Если проведёшь моих людей, получишь золотой соверен!

Нищий расплылся в улыбке совершенного счастья.

— Проведу, ваше сиятельство! Как есть проведу!

Отослав небольшой отряд вместе с оборванцем, граф сделал знак страже и вернулся в дом. Сухов почувствовал опасность.

— Что-то серьёзное? — вымолвил он.

— Весьма, — глухо произнёс Холланд, а затем добавил официальным тоном: — Олегар де Монтиньи, вы арестованы!

Первый день после отправки письма Жербье провёл на нервах. Он всё ждал, когда же что-то произойдет, вздрагивал при каждом громком звуке, долетавшем в его «камеру», но так ничего и не дождался.

Бальтазар впал в уныние, и оно-то как раз и помогло ему заснуть, а не ворочаться всю ночь, обдумывая печальные думы по кругу.

Второй день начался, как обычно, — с тарелки каши, принесённой Виктуаром.

— Рисовали? — поинтересовался слуга.

У Жербье что-то внутри ёкнуло, но он нашёл в себе силы не подать виду, что испугался, и промямлил:

— Да так… Набросал кое-что…

Если бы Виктуар потребовал показать наброски, что бы он тогда делал?

Дверь затворилась за слугою, и Бальтазар отёр пот со лба.

Вот тут-то его и пронзила пугающая мысль: а если первым, кто подберёт выброшенное им письмо, окажется тот же Виктуар?! Или Александр? Что тогда? И Жербье отважился на решительные действия.

Он бросился к топчану и резким движением отодвинул его от стены — первые три ночи художник занимался тем, что расшатывал камни, из которых была сложена стена. Раствор был замешан плохой, он крошился под пальцами и осыпался на пол.

Вот его-то Бальтазар и сгрёб аккуратно в кучку, а потом набил им свой собственный шёлковый чулок. Получился этакий кистень, которым убить трудно, зато оглушить можно было запросто.

Руки у Жербье ходили ходуном, но ближе к обеду он всё же справился с собою и даже придумал хитрый план: за оставшееся до кормёжки время набросал по памяти портреты того же Виктуара, Александра и Ярицлейва.

Бальтазар сильно вздрогнул, когда загремел засов. Быстро вытерев потные руки, он взялся за своё оружие. Вошедший Виктуар был, как всегда, осторожен — миску с кашей он держал в левой руке, правую оставляя свободной. Мало ли что вздумает заключённый.