— Не страшно! Можешь не распаляться, дорогая, — смеется он надо мной, смотря сверху вниз. Я хотел по — хорошему. У тебя бы остался дом и месячное обеспечение, через пару лет мы бы развелись. Вот и все. Но вижу, ты не отступишь! Ну что же, ты сама себя на это обрекаешь. Я забираю у тебя дочь, и если ты рыпнешься — бедная Мила останется сиротой, — зло ухмыляется он. Мне становится страшно, действительно страшно, потому что я вижу в глазах этого монстра нездоровый животный блеск.

— Я не отдам тебе дочь! — в агонии кричу я, поднимаясь с пола, намереваясь выбежать из комнаты. Эд хватает меня за руку, прижимает к стене, обхватывает горло, сильно сжимая, моментально лишая дыхания.

— что мешает мне убить тебя прямо сейчас? И тогда все мои проблемы будут решены махом. Поверь, деньги сделают из меня не убийцу, а несчастного вдовца, жена которого покончила жизнь самоубийством. Ну, скажем, повесилась, вот здесь, в этом кабинете, — я не могу дышать, в глазах начинает темнеть. Мои попытки вырваться слабы и уже почти безжизненны, и если бы не Милка, мирно спящая на верху, я бы, наверное, даже не сопротивлялась, отдаваясь этой тьме. Этот человек уже убил мое сердце и душу, тело — всего лишь безжизненная оболочка, которая, как оказалось, ни на что не способна. И когда мне кажется, что тьма уже поглотила, Эдуард резко меня отпускает. Первые секунды я не могу вдохнуть, безжизненно сползая вниз по стене. Легкие и горло обжигает болезненный глоток воздуха, от которого я начинаю хрипеть и кашлять.

— В общем, так, — снова совершенно спокойно и холодно говорит он. — Ты живешь в этом доме. Даже не пытайся его продать, он тоже принадлежит мне, — а я уже ничему не удивляюсь, просто сижу на полу, вдыхая тяжелый воздух, обжигающий легкие. Смотрю, как Эдуард расхаживает по кабинету, поправляя рубашку, которую я успела помять и оторвать несколько верхних пуговиц. — На твою карту будет поступать ежемесячное сумма на жизнь. Завтра приедет мой начальник охраны и заберет мои вещи. Собери их! — командует он. Ты живешь в прежнем режиме, занимаешься тем, чем занималась — то есть ничем, — он уже не смеется, просто дает указания. — Через год-полтора, мы мирно и тихо разведемся. И если ты будешь хорошо себя вести и сидеть тихо, то возможно я оставлю это дом тебе. Он мне осточертел. Ненавижу его, как, впрочем, и тебя. Последние два года меня от тебя тошнит, — его слова пропитаны ненавистью. Теперь я понимаю, откуда у него это взгляд полный презрения — он ненавидит и мстит мне за те годы, что потратил на меня и свои планы. — Надеюсь, ты поняла, что со мной не стоит играть и предпринимать какие-либо попытки вернуть все назад. Я не такое чудовище как может показаться, — «не такое, ты просто бездушная мразь» вертится у меня в голове. — Я буду за тобой следить и наблюдать. Если мне просто покажется, что ты что — то затеяла, ты об этом пожалеешь. Хотя… — останавливается он, немного задумываясь, осматривает меня с легкой ухмылкой, похожей на оскал сумасшедшего, от чего мне становится жутко страшно. В данный момент он похож на невменяемого маньяка, который получает от происходящего наслаждение.

— Разве женщины, совершившие суицид, могут о чем — то сожалеть? Не зли меня, милааая, — тянет последнее слово, немного наклоняясь ко мне. — И все будет хорошо. За компанию можешь не переживать, она в надежных руках.

— Почему? — хриплым голосом спрашиваю я. — Почему мы не можем развестись сейчас? Зачем тебе нужны эти полтора года? — не понимаю я, ведь он уже добился всего, чего хотел.

— Так надо, — отвечает он. — И да, можешь даже завести себе любовника, я не против, — смеется он, наливая себе остатки коньяка. — Хотя, вряд ли конечно, кто-то захочет трахать такую как ты, — буквально выплевывает он, в очередной раз унижая меня. — Ну, это уже твои проблемы, — кидает последнюю фразу — как будто вытирает об меня ноги, выпивает залпом коньяк. Идет к двери, хватается за ручку, останавливается, поворачивается ко мне. — Надеюсь, тебе не надо объяснять, что в наше время делают деньги и власть. Тебе ли не знать, какое влияние имел твой отец. Теперь все влияние у меня. Будь хорошей девочкой, — говорит он, покидая меня, захлопывая за собой дверь. Оставляет в полном крахе моих иллюзий.

Хочу подняться с пола, но не могу. Я словно парализованная, руки и ноги не слушают меня. И я ползу, чувствуя, как немеют губы, а тело начинают покалывать тысячи иголочек.

Подползаю к папиному рабочему столу, сажусь, облокачиваясь на стол, достаю из выдвижного ящика его фото двадцатилетней давности, на котором он такой молодой красивый, смотрит на меня как на принцессу, немного обнимая за плечи, а я восхищаюсь своим отцом.

— Папа. Папочка, — шепчу я, водя руками по фото. Прости меня, пожалуйста. Я все испортила. Я оказалась никчемной дочерью. Я так виновата перед тобой, — и я уже тихо беззвучно плачу без истерики и надрыва, размазывая ладонями по лицу слезы, которые застилают опухшие глаза. — Это была вся твоя жизнь. А я… Я ее…

Громкая музыка оглушает, от ярких вспышек огней рябит в глазах, но выпитая мной доза текилы, кружащая голову и постепенно затуманивающая разум, скрашивает весь этот шум. Мне хорошо. Озираюсь по сторонам, ища глазами линку, которая уговорила прийти меня в этот черезчур пафосный клуб. Как сказала Алина «Вышибать клин клином». Я не совсем поняла, что она имеет ввиду, но согласилась. Хотя, моя подруга думает, что мы с Эдом просто разошлись, потому что он мне изменил, и скорее всего, она притащила меня сюда разгонять депрессию. А у меня нет никакой депрессии. Меня самой просто нет.

Вот уже неделю я живу, дышу, ем, сплю, изображаю перед дочерью всю ту же жизнерадостную мать, а по ночам вою, вгрызаясь в подушку, или напиваюсь в отцовском кабинете, падая все ниже и ниже, там, где мое место. Но лине этого не следует знать. Ровно неделю назад я перестала доверять людям. Даже Света не знает до конца, во что меня погрузил мой муж и чем мне угрожал. Сейчас я не доверяю даже себе. Мне кажется, я сошла с ума, просто обезумела, и все, что происходит — это мои галлюцинации.

Заказываю у бармена ещё текилы, залпом выпиваю шот, закусывая лаймом. Света говорит, что я стала много пить, но мой внутренний вакуум надо чем-то заполнять, иначе я не смогу играть роль счастливой беззаботной мамы перед ничего не подозревающей дочерью.

— Пьешь без меня, — возмущается Алинка, садясь со мной рядом. Подруга как всегда весела, легка и беззаботна и до неприличия сексуальна. е волосы собраны в высокий тугой хвост, на лице вечерний макияж. Черное маленькое платье на ее идеальной фигуре сидит как влитое, выделяя ее достоинства. Чулки со стрелкой и высокие черные шпильки. линка всегда была вызывающей и привлекающей внимание. Это как привлекало мужчин, так и отталкивало. Все хотят иметь такую любовницу, но никто не хочет себе такую жену. Хотя как показала практика, все мои теории неверны.