– Тогда не жалей собак. Слабых сразу отрезай и бросай. Покупай новых. Они сейчас дешевы: по десять долларов за фунт живого веса. Продают в Файф-Фингерз, на Литл-Салмон и в Хуталинкве. А главное, береги ноги. Если мороз начнет крепчать, непременно разведи костер, согрейся и смени носки.

Великан уехал, а уже через четверть часа звон колокольчиков возвестил о новых гостях. Дверь распахнулась, и вошел офицер королевской полиции Северо-Западных территорий, а следом за ним показались два метиса-погонщика. Подобно Джеку Уэстондейлу все эти люди были надежно вооружены и сильно утомлены. Метисы, с детства привыкшие к северным дорогам, переносили лишения без особого труда, а вот молодой полицейский выглядел изнуренным. И все же свойственное его народу непоколебимое упрямство гнало вперед до последнего вздоха.

– Когда уехал Уэстондейл? – строго спросил офицер. – Он здесь останавливался, верно?

Впрочем, вопросы могли показаться лишними, ведь следы на снегу ничего не скрывали.

Мэйлмют Кид мельком взглянул на Джима Белдена. Тот сразу сообразил, в чем дело, и уклончиво произнес:

– Да уже изрядно как.

– Точнее, – настойчиво потребовал полицейский.

– Похоже, уж очень он вам нужен. Вот только зачем? Натворил что-нибудь в Доусоне?

– Обчистил Гарри Макфарленда на сорок тысяч, а в конторе Тихоокеанской компании обменял золото на чек, чтобы получить деньги в Сиэтле. Если не успеем перехватить, наверняка завершит свое грязное дело. Когда все-таки он проехал?

По едва заметному знаку Мэйлмюта Кида присутствующие подавили возбуждение и любопытство, и молодой полицейский увидел вокруг постные, ничего не выражающие лица. Он подошел к Стэнли Принсу и обратился с тем же вопросом. С болью глядя в честные серьезные глаза соотечественника, англичанин тем не менее пробормотал что-то невнятное. Офицер повернулся к отцу Рубо. Священник солгать не смог.

– Четверть часа назад, – потупившись, тихо ответил он. – А до этого почти четыре часа проспал сам и дал отдохнуть собакам.

– Целых пятнадцать минут, да со свежими силами! Боже мой! – Несчастный служитель закона ошеломленно замер, едва не теряя сознание от изнеможения и разочарования и жалобно бормоча что-то о десятичасовом броске из Доусона и усталости собак.

Мэйлмют Кид протянул офицеру кружку пунша. Тот залпом осушил ее и повернулся к погонщикам с приказом немедленно продолжить путь, однако свет, тепло и хотя бы недолгий отдых были настолько заманчивыми, что метисы наотрез отказались подчиниться. Мэйлмют Кид понимал их наречие и слушал, не пропуская ни слова. Оба клялись, что собаки выбились из сил: Сиваша и Бабетту придется пристрелить уже на первой миле, остальные тоже едва держатся, – все нуждаются в отдыхе.

– Уступишь пять собак? – обратился офицер к Киду.

Тот покачал головой.

– Выпишу тебе чек на имя капитана Констэнтайна. Получишь пять тысяч, вот мои документы. Уполномочен действовать по собственному усмотрению.

Снова молчаливый отказ.

– В таком случае конфискую именем королевы!

Усмехнувшись, Мэйлмют Кид взглянул в угол, где стояли ружья. Англичанин сразу понял, на чьей стороне сила, и повернулся к двери. Однако погонщики явно не спешили в дорогу. Заметив неповиновение, офицер обратился к ним с проклятиями и бранью, обзывая трусливыми бабами. Смуглое лицо старшего из метисов вспыхнуло гневом. Он встал и в четких, недвусмысленных выражениях пообещал, что загонит головную собаку, а когда та свалится, с удовольствием пристрелит ее.

Молодой полицейский собрал остатки сил и с показной бодростью, твердым шагом направился к двери. Все поняли и по достоинству оценили гордое англо-саксонское упрямство, тем более что на усталом лице отразилось мучительное унижение. Тесно прижавшись друг к другу, заиндевевшие хаски лежали в снегу и наотрез отказывались вставать. Обозленные погонщики принялись жестоко стегать хлыстами направо и налево, однако тронуться с места им удалось, лишь обрезав постромки ведущей собаки.

– Лжец! Негодяй! Вор! Хуже индейца! – раздавались со всех сторон возмущенные возгласы, едва за офицером закрылась дверь.

Люди негодовали: Джек Уэстондейл бесцеремонно обманул, сыграв на лучших чувствах и нарушив священное правило Севера, гласившее, что главное достоинство человека – честность.

– И мы еще помогли мерзавцу! Знать бы раньше, что он за птица!

Укоризненные взгляды сосредоточились на Мэйлмюте Киде. Тот вышел из угла, где устраивал на отдых изможденную Бабетту, и молча разлил по кружкам остатки пунша.

– Сегодня холодная ночь, ребята. Жутко холодная. Вы знаете, что такое зимний путь. Знаете, что невозможно поднять собаку, если та выбилась из сил и упала на снег. Вы услышали только одну половину истории. Тот, кто ее поведал, никогда не ел с нами из одного котла и не укрывался одним одеялом. Прошлой осенью Джек Уэстондейл отдал все свои деньги – сорок тысяч – Джо Кастреллу, чтобы тот вложил их в выгодные, надежные канадские акции. Сейчас бы уже стал миллионером. Но пока медлил в Серкле, ухаживая за больным цингой товарищем, что сделал Джо Кастрелл? Пошел к Макфарленду играть в карты и спустил все сорок тысяч, до последнего цента. Утром его нашли на снегу мертвым. А ведь бедняга Джек мечтал уже этой зимой завершить северные дела и вернуться домой – к жене и сынишке, которого еще не видел. Так вот, у Макфарленда он забрал ровно столько, сколько просадил подлец компаньон: сорок тысяч, ни центом более. Вернул свои кровные денежки и вышел из игры. Кто-нибудь возьмется судить человека за подобный поступок?

Мэйлмют Кид внимательно посмотрел на присутствующих, увидел, что лица их смягчились, посветлели, и поднял кружку.

– Так пожелаем же здоровья тому, кто этой ночью в пути. Пусть не оскудеют у него запасы. Не ослабнут собаки. Не отсыреют спички.

– Да хранит его Господь! Да пребудет с ним удача! А королевская полиция пусть катится своей дорогой! – торжествующе заключил Том Беттлз под стук пустых кружек.

Это рассказ о мужчине, который не умел ценить свою жену по достоинству, и о женщине, которая оказала ему слишком большую честь, когда назвала его своим мужем. В рассказе также участвует католический священник-миссионер, который славился тем, что никогда не лгал. Священник этот был неотделим от Юконского края, сросся с ним, те же двое оказались там случайно. Они принадлежали к той породе чудаков и бродяг, из которых одни взмывают вверх на волне «золотой лихорадки», а другие плетутся у нее в хвосте.