Ляля завинтила пробку, не выдержав возмущения гусеницы.

– Не будь она говорящей, я бы придавила ее пальцем.

Гусеница внезапно замолчала. Кажется, она восприняла угрозу кошки серьезно.

– Друзья, смотрите! – Раздался восторженный голос змея.

Мы с Лялей, на время забыв о гусенице, обратили внимание на Антоша. А змей показывал нам чудеса. Рисовал кончиком хвоста прямо в воздухе оживающие картинки.

– Смотрите, что здесь возможно!

Он нарисовал дерево, и оно реалистично задвигало кроной под напором ветра. Нарисовал солнце, и оно загорелось, слепя глаза.

– Как ты это делаешь? – Удивилась кошка.

– Легко. Просто представь, что в этом мире это нормально.

Кошка вытянула вперед лапу и провела ею по воздуху. На излете остался темный след, подвешенный прямо в воздухе.

– Думай и рисуй. – Посоветовал змей, и парой движений создал настоящий кусок скалы.

Рисунки были двухмерными или односторонними. Ни в ребро, ни с сзади их не существовало.

Я вытянул палец и замер. С моим воображением можно было расписывать общественные уборные. Рука вывела большую «Х» автоматически. Это было невероятно, не буква конечно, а то, что моя мысль через палец оставляла материальный след прямо в воздухе. Я вывел «У» и решил попрактиковаться в другом.

Змей рисовал природу. Кошка пыталась угодить гусенице и нарисовать ее портрет, но насекомое все равно брюзжало у меня в голове противным голосом. Что удивительно, прикладывать каких-то усилий для того чтобы рисовать не приходилось. Чутье возникало само собой, будто в руке была настоящая кисть.

Что мне хотелось нарисовать? Разумеется, цель нашего путешествия, город, который знает ответы на все наши вопросы – Транзабар. Я помнил его довольно отчетливо. Лучше всего у меня отпечатался образ, увиденный с вершины холма. Разноцветье крыш и куполов, висящие над ними летающие корабли, искрящаяся лента реки и густой лес, теряющийся за горизонтом.

Палец мой не рисовал, он оставлял мысленный образ на невидимой поверхности. Я водил им, точно зная, что из этого получится. А получился вид города сквозь круглую прореху в облаках. Не картина, а настоящая фотография, сделанная из корзины воздушного шара. Картина была настолько правдоподобной, что мне показалось, будто я слышу звуки, доносящиеся из города, и чувствую дуновение прохладного ветра.

– Ляля, Антош, посмотрите, что у меня получилось.

Друзья оставили свое творчество, и подошли глянуть на мое творение.

– Похоже на настоящий город. – Ляля потрогала «картину».

Ее рука прошла сквозь рисунок и просвечивала сквозь облака. Змей заглянул за картину.

– Было бы слишком просто, если бы картина открывала проход в другой мир.

– Для гельминта все сложно, когда он не в естественной среде обитания. – Раздался в голове голос гусеницы.

– Хватит уже называть меня гельминтом! – Правомерно возмутился змей. – Вы сами больше похожи на гельминта. А характер, так и вовсе.

– Антош прав, вы ведете себя хамовато, как базарная баба. – Поддержал я друга.

– Заступнички, мать вашу. Я всю вашу историю происхождения вижу, как на ладони. Предки вашего змея жили внутри гигантских млекопитающих, прямо в кишках, пока не жахнул астероид. Млекопитающие сдохли, а его предки пережили внутри разлагающихся тел самые сложные времена, а потом подъели их и стали думать, как выживать дальше.

– Это неправда. – Возмутился Антош.

– Правда, а я больше не намерена спорить. Эй, художник, привой марсианина на земной макаке, ты, я вижу, самый одаренный, нарисуй мне ветку, с которой вы меня сняли.

– Зачем?

– Рисуй, увидишь.

– А что вы можете сказать о происхождении моего вида? – Спросила гусеницу Ляля.

– Ничего такого, что ты не знаешь. Бегали по деревьям, прятались от других зверей. А хочешь, расскажу, как ты относишься к этому комбинированному.

– Нет! – Поспешно возразила Ляля.

Гусеница рассмеялась диким хохотом.

– Думаю, двояко понять твое возражение не получится. И не надо желать превратить меня в кляксу. Благодарите, что я не обратилась сразу, куда надо. Иначе вы бы сейчас занимались рисованием отбойным молотком по каменной породе.

Это крохотное существо умело заставить себя слушаться. Чего нам стоило превратить ее ботинком в зеленое желе.

– Художник, где моя ветка для сладкого сна?