Как бы мы ни старались, нам все равно не удавалось делать вид, что ничего не было. Марья полюбила теплые вещи, постоянно куталась в свитера и пледы, ни на минуту не оставалась в тишине. Но это пустяки: мало ли как могут измениться вкусы в переходном возрасте.

Я же… я все чаще замечала за собой странности, которые на вкусы не спишешь. Синяки и царапины затягивались за считанные часы, а яркий свет – неважно, дневной ли, электрический – вызывал резь в глазах. И постоянно хотелось спать, жутко, до одури, но выспаться я не могла. Сны, темные, глубокие, муторные, не отпускали меня. Я видела странные места, заброшенные храмы, скрытые песком города. Мне снилось, как ветшает и погибает наш мир, медленно и неотвратимо, как время заканчивается и наступает темнота. Я чувствовала нетерпение и предвкушение, я ждала этого, как самого желанного подарка на новый год, но это были не мои чувства.

Иногда, после пробуждения, темная пелена еще долго стояла перед моими глазами, и мне казалось, что в моих мыслях есть еще кто-то кроме меня. По сделкам с древними божествами всегда приходится платить в стократном объеме.

– Эй? – Марья дернула меня за рукав. Я вздрогнула, возвращаясь в здесь и сейчас.

Огляделась, проверила, все ли мы собрали. Уверенно кивнула:

– Всё хорошо. Идем домой.

Ветер легко касался редких не опавших листьев, едва качал ветки. Сухая листва под ногами похрустывала, как первый ледок. Всё хорошо, повторяла я себе, все хорошо. Я прошла через лес, и он изменил меня. Я прошла через лес, но я не нарушила его законы, я играла по правилам, и я выиграла.

Значит, все закончилось, все действительно закончилось.

Но в шелесте листьев, в гуле машин, в свисте ветра мне мерещился издевательский голос Финиста:

– Ты же знаешь, что ничего не закончилось. Не так ли, Анна?

Раскаленная добела змеиная глотка обернулась далеким осенним солнцем, а ее испепеляющий жар – мягким теплом бабьего лета. Не было больше ни огненной реки, ни черных каменных сводов – только старенький деревянный мостик и виднеющаяся в прозрачной дали родная деревня.

Добровольно пожранный змеем, он, наконец, погиб и – воскрес к новой жизни, вернулся очищенным и обновленным, свободным от ужасов и мерзости мертвого леса.

Посвящение завершилось, хоть и слишком поздно.

Незримый, он шел по чудовищно изменившимся улицам, смотрел и не узнавал дома и деревья, но чуял за внешней, наросшей слой за слоем кожурой все такое же родное и неизменное ядро. У низкой избы на отшибе замер, прежде чем шагнуть под темной свод, к спящему неподвижному телу. Смотреть в собственное обезображенное старостью лицо все еще было страшно.

Но он и так слишком долго тянул. Если что он и выучил из страшных уроков духов – не медлить.

И уже возвращаясь в тело, сливаясь с ним, врастая в него, он оглянулся, на один короткий миг увидел мир глазами и человека, и духа. Тени изломанных черных ветвей ложились на небо и землю, словно огромные трещины, сквозь которое смотрело далекое, холодное, мертвое. Лес медленно вползал в мир живых, запускал корни, оплетал ими каждый камень, каждый дом.

Мертвый, изуродованный лес, наконец, обманул Ягу. Но не за шаманом он шел, не по его следам.

Старческие губы дрогнули в забытой попытке говорить:

– Что же ты наделала, сестрица?