Недавно мне пришлось стать невольным свидетелем разговора двух женщин. Судя по скромной одежде, они были из сельской глубинки. Спор шел о нашей сегодняшней жизни. Я слышал лишь часть их бурной перепалки.

– Как может моя соседка говорить, – горячо доказывала самая молодая из них, – что ей хоть впору вешаться, встречая каждый Божий день?

– Что ты, Бог с тобой! Неужели это впрямь так серьезно? – робко возразила вторая.

– Говорит, что ей нечем кормить ребячью ораву. Разве у нее головы, рук нет? – не унималась женщина. – Я вот техникум окончила, а пошла работать уборщицей. Ну и что? Раз другого ничего нет. А у нее есть огород, хозяйство, и она, видите ли, готова руки на себя наложить от безысходности. Я так скажу, подруга, – разучилась она работать и за страх и за совесть!

Мне неудобно было слушать продолжение жаркой дискуссии. Я обогнал их, но слова эти и отчаянная решимость и вера, с которой они были сказаны, о многом напомнили.

Одна за другой передо мной стали возникать картины жизни нашей семьи, пять поколений которой на моей памяти пережили вместе со страной и горе, и радости.

Я стал записывать их.

Откуда берется это осознание, что главное в нашей жизни – труд и от труда каждого зависит успех всех? – эта мысль, словно клюв дятла, снова и снова долбила растревоженный воспоминаниями мозг.

Любовь и уважение к труду мы унаследовали от своих предков. Наши деды и прадеды жили и работали на земле. Отец начал свой трудовой путь в колхозе, а в свободное от колхозных забот время работал на транспорте и, как писала мама в одном из обращений к руководству страны: «Среди рабочих транспорта воспитывался революционным советским духом».

А чтобы представить, каково было совмещать труд колхозника с работой на транспорте, назову лишь одну цифру – за год в колхозе отцу начисляли свыше ста трудодней! И это были не те трудодни, которыми я возмущался в бытность секретарем обкома комсомола, когда колхозные мужики проводили их за перекурами. Трудодни отца приходились в основном на летние месяцы. За свой трудодень во время жатвы он мог скосить вручную до одного гектара зерновых! Мама едва успевала за ним вязать снопы. А еще надо было работать каждую смену на транспорте.

У нашего дома был громадный, как казалось в детстве, участок земли, который засевался пшеницей. Была, доставшаяся при разделе семьи отца, корова, имелись овцы. И это все тоже требовало забот. «А как же, – говорили родители, вспоминая те годы, – вас ведь в семье было пять ртов, и все мал мала меньше. Да и дом надо было обиходить, хозяйство содержать».

Замуж мама вышла по уговору родителей. Рогатины считались семьей работящей, зажиточной. Ведь стены их дома были выложены из кирпича, крыша покрыта железом – это была редкость на селе в те годы. Правда, жилой площади было всего-то около сотни квадратных метров, и на ней непонятно как размещались парализованный отец, мать, сестра, пять братьев, их жены и малые дети новых семей. Среди этой малышни подрастали и наши старшие: Ваня и Клава.

Вскоре отец был призван в ряды Рабоче-крестьянской Красной армии. Служил он, с гордостью вспоминая позже, в воинской части, из которой вышел прославленный «сталинский сокол» М. Громов.

После службы в армии отец вернулся на транспорт осмотрщиком вагонов. Эта профессия в те годы была крайне ответственной. От внимательности и добросовестности осмотрщика вагонов зависела работа подвижного состава. Недоглядел, недолил масла в буксу, не услышал дефекта (по ступице стучали молотком), неправильно определил температуру колесной пары (а ее обязательно для этого трогали рукой) – жди неприятностей. Букса может загореться, и до крушения состава недалеко.

За 17 лет работы в этой профессии он не имел ни одного замечания. Был ударником, стахановцем, неоднократно премировался. Однажды был поощрен даже такой необычной для тех времен наградой, как путевка для сына-отличника в пионерский лагерь «Артек».

Казалось, в этой отдельно взятой семье, сбывались сталинские слова: «Жить стали лучше, жить стали веселее». Наконец-то встали на ноги, начали выбиваться из нужды. Живи, работай, люби, радуйся успехам подрастающей ребятни! Но судьба уготовила этой семье страшное испытание.

Заканчивался 1937-й… Накануне мне исполнилось четыре года. Но та ноябрьская ночь осталась в памяти на всю жизнь как невозвратная потеря чего-то светлого, дорогого. Эта страшная ночь при воспоминании о ней заставляет до сих пор в безысходной тоске сжиматься сердце.

Нас разбудил громкий стук в дверь. Все подскочили на своих лежанках. Папа пошел открывать, недовольно ворча: «Кого это там нечистая носит?!»

Вместе с клубами морозного воздуха в избу ввалился человек в форме, за ним двое соседей – понятые. Мы с младшим братом, сжавшись комочками на полу (это было наше место для сна), запомнили ставшее роковым: «Собирайся!» И, достав из сумки большой лист бумаги, этот человек начал читать вслух.