Осужденный без каких-либо доказательств, отец был направлен в исправительный трудовой лагерь в г. Комсомольске-на-Амуре. Пробыл он там недолго и уже в 1939 году был возвращен в тюрьму города Мичуринска для пересмотра дела в связи с письмом мамы Верховному Прокурору СССР. И опять затеплилась надежда, опять потянулась бесконечная череда наших поездок в тюрьму, передач без разрешения свиданий. Так продолжалось до начала войны. И хотя следователь сообщил, что новым расследованием не подтвердились обвинения, выдвинутые против отца, тройка НКВД, основываясь на прежних показаниях, оставила приговор без изменения, даже не удосужившись заглянуть в новые материалы дела. Это был еще один удар по нашим надеждам на его возвращение.

Папу направляли в исправительный трудовой лагерь теперь в Свердловскую область. Мы собрали кое-какие теплые вещи, и мама должна была успеть до этапа съездить в Мичуринск, чтобы их передать.

События того вечера накануне маминой поездки и ее воспоминания об этом страшном путешествии врезались в память до мельчайших подробностей и оставили неизгладимый ужасающий след.

Всю ночь мы не спали от зарева и грохота, глядя на отблески багровых взрывов. Это фашисты безжалостно бомбили узловую станцию Кочетовка в 20 километрах от нас. Все в страхе и панике ждали налета на наш железнодорожный узел. Но на сей раз Бог миловал.

Позже мама вспоминала, как их поезд едва тащился по единственному наспех уложенному пути. Вокруг еще горела земля и разбитые остовы вагонов, дымилось зерно у искореженного элеватора, валялись обгоревшие тела людей, трупы лошадей, вздыбленные рельсы. Пахло гарью, и в воздухе стоял смрад, удушливый нестерпимый отвратительный смрад, разрывающий все внутри.

«Невозможно передать словами весь ужас, охвативший меня, – продолжала мама и с горечью вопрошала: «Зачем же нашего отца, такого нужного человека, защитника Родины усылают Бог весть в какую даль? Он служил в Красной армии, имел поощрения за добросовестную и умелую службу. Как бы он сейчас пригодился, находясь среди тех, кто должен бить фашистских гадов!»

В лагере отец не чурался никакой работы, и его за это ценили. Работящий, бесконфликтный, умеющий постоять за себя не горлом, а делом, – в кругу зэков его знали и уважали, как доброго отца, примерного семьянина, любящего и любимого мужа. Умения и навыки, приобретенные им в большой семье и на воинской и гражданской службе, пришлись как нельзя кстати в условиях лагерной жизни. Он мог построить дом, сложить печь, даже смастерить насос. Пригодились и сметливость, и умение без нивелира выставить на глазок строгий ряд опор под сооружение, будь то забор или стена барака.

«Всякое было в той жизни, – вспоминал он иногда, – и болезни, и голод, и холод, но никогда я не был жалобщиком или стукачом».

Рассказывал отец и о непростой науке выживания в лагере:

«В лютый мороз нам выдавали смерзшуюся, как камень, плитку хлеба. Чтобы утолить нестерпимый голод, многие жадно набрасывались на заледеневшую краюху, разгрызая и захлебываясь слюной. Никакие уговоры и предостережения о том, что можно заработать язву желудка, не действовали. Я же клал эту плитку за пазуху, отогревал и, получив кружку кипятка, бросал хлеб в горячую воду. Получалась теплая кашица, которая немного согревала и насыщала».

Или…

«Как-то раз нос к носу на лесной дороге встретился с медведем. Уж больно большим показался мне тот зверь, особенно когда встал на задние лапы. «Ну, все, конец, – подумал я, – ведь в руках даже палки нет, чтобы отмахнуться». Смотрим друг на друга. А у меня в мыслях: «Ну зачем я тебе, такой горемыка?» Секунды длилось это противостояние, показавшееся вечностью. Медведь прорычал недовольно, опустился на передние лапы и нехотя поковылял на волю в родную тайгу. А я, постояв немного в оцепенении, побрел в свою охраняемую клетку под названием ИТЛ [1] ».

Все долгие восемь лет отцу пришлось тянуть тюремную и лагерную лямку, и еще почти два года, освободившись, он не имел права покидать место отсидки.

В 1946 году отец вернулся домой. Клеймо «врага народа», как дамоклов меч, висело над ним – нигде не принимали на работу. После долгих мытарств он все-таки устроился грузчиком. Мне не раз, чтобы заработать на обучение, приходилось помогать их бригаде в разгрузке вагонов. Какой же это был тяжелый труд! На всю жизнь запомнилась разгрузка платформ с поваренной солью (куда она только не проникала!). А сколько таких платформ было у них!

И лишь после снятия судимости и с открытием в поселке Первомайский химико-механического завода отец вновь влился в ряды рабочего класса – стал работать мастером по резке металла. И снова – передовик производства, незаменимый мастер, поощряемый работник. С этой работы он ушел на заслуженный отдых, на пенсию.

Годы каторжной жизни, лишений, голода, болезней и ссылок сказались на его здоровье. Отец начал слепнуть и в последние годы жизни совсем потерял зрение. Мы пытались помочь, консультировали его у лучших московских специалистов, но время было безвозвратно упущено.