– С корицей? – мамин вопрос был лишним, так как воздух был наполнен стойким запахом корицы.

– Да, наши любимые.

– Давно я не слышала запах корицы, – сжимая в руках любимую выпечку с яблоком и корицей, ответила мама. – Я думала, это запах еще бабушкиной выпечки. Мне кажется, здесь стены всегда будут пахнуть корицей. Она провела рукой по стене, и я впервые заметила, как же быстро бежит время. Это была рука зрелой женщины. Мелкие морщинки, пигментные пятна – все это выдавало ее возраст. Но, для меня, мама навсегда осталась в том времени, где ей едва ли исполнилось тридцать, а мне – сладкие восемь беззаботных лет. Для меня она всегда была молодой.

Неловкая тишина, но мне она была необходима. Опять хотелось вернуться в воспоминания. От них становилось так тепло и уютно. Именно сейчас, именно в эту минуту – никакой боли. Я уже забыла, как это: вспоминать о Тебе без удушающей боли. Когда Ты увидел свою любимую белую рубашку после стирки с розовым оттенком, мне хотелось провалиться сквозь землю. А Ты улыбнулся, молча одел ее на меня и в такт каждого поцелуя застегнул на ней пуговицы. Все, до единой. С тех пор в этой рубашке я готовила Твою любимую запеканку, ванильные блинчики и ложилась спать, прижавшись крепко-крепко к Твоей спине.

Что нужно человеку для счастья? Человеку нужен человек. Сколько бы ни было побед, сколько бы ни было наград и похвал, дома хочется одного – крепких объятий и крепкого чая, с медом. Больше не хочется ничего. Можно ли быть счастливой, будучи одинокой (а кто-то называет это свободой)? Можно, только всегда будет пустовать один фрагмент. Один пазл. И так можно жить годами. Жить долго-долго и счастливо-счастливо, играя в игры с собственным подсознанием. Помню то ощущение сладкой победы, когда в детстве, складывая пазлы, наконец-то находился тот единственный фрагмент, которого не хватало для целостности картины. Это был триумф, и это значило, что картина – совершенна. Были и картины, которые навсегда оставались без одного недостающего пазла. Такими картинами не хотелось любоваться. Они сразу поддавались разрушению, и пазл за пазлом отправлялся в коробку. «Что-то в этом есть», – подумала я. Резкий запах корицы напомнил о вчерашнем и сегодняшнем. А о будущем я не думала. Все будет так, как должно быть. Вспомнила, как ты говорила, Ба: «И это пройдет». Так ты меня утешала, когда я приходила со школы с плохой оценкой. Я плакала из-за принесенной двойки, а ты повторяла: «И это пройдет». И оно, правда, проходило. А это пройдет, Ба?

– Никого не встретила? – в этом вопросе уже была осторожность.

– Марка встретила. Больше никого.

– Хороший парень. Столько лет добивался, – я не любила, когда в мамином голосе звучал укор. Это значило, что я должна чувствовать себя виноватой. Очень виноватой.

– Еще не поздно, – очередная попытка усилить чувство вины.

– Мам…

– Он про тебя всегда спрашивал, когда я его в городе встречала.

– Мам, пожалуйста. – В этой просьбе была мягкость. Сейчас точно было не время и не место для конфликта.

– Ладно. Твоя глупость… Да ты и сама знаешь.

Мы часто ссорились, когда жилы вместе. Расстояние сглаживало разницу во взглядах на жизнь, но ничего не менялось при встрече. Я знала, что она хочет только лучшего, самого лучшего для меня. А мое представление о лучшем было другим. Правда, мама до сих пор точно не понимала, каким.

Звонок в дверь был резким и коротким. Обычно, так звонят те, кто всегда уверен в своей правоте и никогда не попросит прощения. Зачастую, именно такие люди всегда поглощали внимание других с первых секунд. И он был не исключением.

Дверь приоткрылась лишь на несколько миллиметров. И эти несколько миллиметров украшала тонкая металлическая цепочка.

– Вы к кому? – низкий, но мягкий голос принадлежал женщине в возрасте. Если обратить внимание только на голос, женщине было около семидесяти лет.

– Вы можете кое-что передать своей соседке? – бархат его глубокого голоса действовал, как сильное успокоительное, и этот голос с первых секунд всегда вызывал безукоризненное доверие.

Цепочка щелкнула, и дверь открылась нараспашку. Этой женщине, действительно, было около семидесяти или чуть больше. Ее глаза были настолько светлыми и бездонными, что абсолютно не сочетались с глубокими морщинами на лбу и щеках. Если глаза – зеркало души, то можно было уверено говорить, что эта душа еще очень молода, чтобы иметь груз прошлого длиной в семьдесят (и даже больше) долгих лет. Одета она была со вкусом. Впрочем, как и все итальянки. На худых утонченных запястьях было несколько аккуратных браслетов. На первый взгляд, каждый из них мог стоить целое состояние. И было ясно, что эти браслеты – самое дорогое, что хранит ее молодая душа, и самое ценное, что теперь украшает ее «изношенное» временем тело.

– Какой соседке? – при этом, было вполне очевидным, что она прекрасно знала, о какой соседке идет речь. Было очевидным, к какой соседке мог прийти такой мужчина. Даже несмотря на свой благородный возраст, она ловила себя на мысли, что один его взгляд заставлял проснуться в ней кокетку, которая, кажется, уже более двенадцати лет спит крепким сном.

– Здесь живет Элис? – указательный палец он безошибочно направил на дверь кофейного оттенка.

– Что Вы хотели? – и вот сейчас в ее голосе звучала настороженность. С такими мужчинами нужно быть осторожной – это подсказывал опыт. Хотя, именно таких мужчин, у нее никогда не было.

– Не подумайте ничего плохого. – От его улыбки можно было сойти с ума, даже если тебе далеко за семьдесят. Впрочем, шарм этой улыбки не имел ограничений в возрасте. Сходить с ума можно было бесконечно. – Я ее хороший приятель. Просто передайте ей вот это.

Он протянул небольшой конверт. На первый взгляд казалось, что он абсолютно пуст. Тонкое запястье сделало плавное движение в направлении его руки. Звон браслетов был настолько тонким и аристократичным, что не оставалось никаких сомнений: это была истинная итальянка, которая жила широко, жила в роскоши и любви. Но, на одном из поворотов, беспомощно рухнула. Письмо было в ее руке.