— Пей, красавица, пей, — прохрипел тюремщик, отпустив кружку. — Но поверь, смерть от жажды много легче, чем на раскаленной дыбе.

— Смерть всегда ужасна, — себе под нос возразила Цета, — в каком свете ее не представляй.

Горбун засмеялся. Смех был жутким, сумасшедшим.

С кружкой в руке девушка склонилась над измученным узником и, приподняв его голову, вылила остатки воды в пересохшее горло.

Человек снова закашлялся, но взгляд его теперь стал более ясным и осмысленным. Узник приподнялся на локте и внимательно посмотрел на Цету.

— Спасибо, чуть лучше стало… Даже не знаю, как вас отблагодарить, прекрасная незнакомка, — произнес он, чем вызвал в Цете смущение. Его тело снова сотряслось в кашле, на губах появилась кровь. Чуть успокоившись, он выдавил из себя измученную улыбку. — Но, похоже, случая отблагодарить вас мне уже не представится. Завтра утром меня казнят. Приговор уже вынесен Черным Мессиром, — в его голосе прозвучала ирония.

— Ну, значит, в этом вы не одиноки, — Цета тоже попыталась улыбнуться, — и идти на эшафот нам вместе. — Она немного помолчала, смотря на звездное небо сквозь маленькое зарешеченное окошко. — В чем вас обвиняют?

Незнакомец рассмеялся. Хрипло и надломленно.

Цета даже подумала, а не повредился ли он рассудком, сидя в подземном каземате, подвергаясь пыткам и допросам?

— А разве им нужны причины, чтобы казнить невиновных? Разве они нуждаются в уликах и доказательствах? — он покачал головой. — Нет. Их дело правое, потому что за ними сила, и все, кто идут против, заведомо приговорены к смерти, — узник тяжело вздохнул и посмотрел прямо в глаза девушки. — Я просто бард, воспевающий подвиги героев — в том и есть моя вина. Одному из командиров темной армии не понравилась моя песня о великом Дерионе[1]. Он потребовал, чтобы я восхвалял в своих песнях военачальников Медегмы. Соответственно, я отказался, после чего был избит, у меня отобрали лиру и отправили сюда. Меня обвинили в нарушении установленного режима и в подстрекательстве к сопротивлению. — Он прикрыл глаза и отвернулся. — Я, конечно же, все отрицал. Затем меня пытали. Вот и вся моя история.

Девушка молчала. После этого рассказа трудно было что-то сказать. Прав, кругом прав ее сокамерник. И про то, что нет для этого темного отродья ничего святого, и что не нужны им никакие причины, чтобы казнить людей — все это истинная правда. Вот и ее саму завтра повесят, получается, ни за что. Вина Цеты не доказана, обвинение не озвучено, а все одно — на эшафот. Ее друзья, наверное, уже давно покинули город. Цете оставалось лишь надеяться, что так оно и было, хотя кусочек сознания все же уповал на спасение.

Сокамерник тоже молчал, и тишина в тюремном каземате постепенно начала давить на девушку, грозя расплющить сознание в лепешку, превращаясь в настоящую пытку. Еще немного — и она сойдет с ума.

— Ну а вы в чем виноваты? — первым нарушил тишину узник.

— Стражники требовали какой-то пропуск…

В глазах барда появился интерес.

— А, так вы не из Ариакана, — задумчиво протянул он. — Ну и что привело вас в захваченный город, если не секрет?

— Нужда, — ответила Цета. Она решила поскорей перевести разговор на другую тему и не заметила, как перешла на «ты». — Как тебя зовут?

— Бард, — скосил на нее глаза сокамерник. — Называй меня просто бард.

— Но это ведь не твое настоящее имя…

— Верно, — кивнул мужчина. — Но от настоящего я уже давно отрекся.

— Спой что-нибудь, — попросила она. Наверное, такая просьба многим показалась бы странной или же вовсе безумной, но думать о предстоящей смерти Цета не хотела. Более того — отказывалась. — Пожалуйста…

— У меня отобрали лиру, а без нее я никогда не пел, — грустно улыбаясь, пожал плечами Бард. — Впрочем, можно попробовать. Сейчас я чувствую себя намного лучше.

И в камере раздались напевы грустного голоса:

Смерть носит тень руки Творца,

Жизнь — держит души на прицеле,

А зло рождают лишь сердца,

Познав лишенья и потери…

Так перед жаждущей толпой,

Почти нагой и в кандалах,

Стоял бедняга, чуть живой…

Сквозила боль в его глазах…

Он гений с чистою душой -

Светило праздных площадей,

Но осужден на мостовой,

Мишенью став людских страстей.

В руках бездушных палачей…

Еще вчера его любили,

Но вольность пламенных речей

В общине строго осудили.

И вот стоит он средь толпы,

Судья выносит приговор…

Народ хоть хлебом не корми -

Дай лицезреть чужую боль.

Но смерть его не устрашит!

Зло тех людей неблагодарных,

Что отвернулись в один миг,

Пусть станет для него наградой!

Да он бессмертен! Он поэт

И вечно жить ему в стихах!

Услышал каждый человек

Смех тихий на его устах!