С трудом, но я все-таки выпытал у нее, что произошло в тот вечер. Выпытал.

Рядом с ней и на самом деле никого ближе, чем я, не было, и, пусть не сразу, она мне рассказала. А когда рассказала… В общем, случись с вами такое, и вы бы наглотались. Аспирина или чего другого, не знаю, но не в этом дело. А ее, Сашеньку, я не сужу, да…

В тот вечер Ч. пришел не один, он еще кого-то с собой привел, какого-то знакомого, приятеля. Тот случайно однажды Сашеньку увидел, и очень она ему приглянулась. Все случилось по общему согласию, прилично. Она просто не способна была сказать ему нет. Так и лежала, глядя ему в глаза, пока не потеряла сознание от… Не знаю, как назвать, в моем языке таких слов нет, понимаете? Но слава богу, что все-таки – потеряла.

Убивал я его медленно. Очень. Я с кинжалом с детства обращаться умею и крови не боюсь, я же с Кавказа.

Когда лезвие вошло ему под печень, он стал мне рассказывать, как все было на самом деле. Кинжал я так и оставил в теле, чтобы кровь вытекала медленно. Его рассказ длился почти восемь минут, пока он не умер. Он рассказал что успел. И я что успею – расскажу. Потому что мне все тяжелее дышать – уж больно сердце дергается. Не бьется, а дергается. Так еще и не было никогда. И – душно.

– Я ее… люблю. По глазам вижу – не веришь. А я – люблю… Так, что даже умирать из-за любви этой – не жаль. Она… Понимаешь, околдовала она меня… С первого взгляда, как увидел ее перед прошлым семестром, случайно, она в деканат пришла стипендию оформлять. И, ты снова не поверишь, знаю, но и она – тоже… Она тоже… сразу… Я ничего не мог с собой поделать, да и не хотел… Только вот ошибся, думал, просто еще одно приключение, тем более молоденькая совсем… Ты не представляешь, какое у нее тело, и как же я его хотел… И получал – да… А самое-то главное – безропотность ее… Я ведь, чего уж теперь, и ударить мог… По-всякому… и с любовью, и без… Потому что в глаза ей заглядываю, а там, на самом-самом дне, в черной глубине, будто лепечет кто: убей меня… ну убей меня, только люби – всегда… И я бил и обижал ее, и словно легче становилось, понимаешь? Да нет, конечно, куда тебе… Я потом ноги ей целовал – прощения просил… А она смеялась и повторяла только: «До свадьбы заживет, ничего. Ведь свадьба – нескоро…»

…И еще. Я боялся, что надоем ей… Чего только не выдумывал, чтобы удивить, привязать к себе… Такое с ней вытворял… Лишь бы только насладить ее, понимаешь? Насладить… Сделать – сладко…

А как-то она мне и говорит, что так меня сильно любит, что само удовольствие… понимаешь от чего, да? Что оно ей вроде уже и не важно… Лишь бы мне хорошо было… А ей ничего уже и не надо… Будто и не любовь это, а другое чувство, неведомое еще, какого и не бывает вовсе…

Я, конечно, не поверил… И подумал – значит, я уже не могу ее удовлетворить… Старый я для нее… Потому и выдумки все эти… Ну и спросил: а если бы еще одного мужика позвать, согласилась бы? Она поглядела так… Прозрачно… И говорит: «Все, что ты хочешь. А ты хочешь все, я знаю».

И я позвал Митьку… Хотел ей – сюрприз. А вышло… вон как вышло… Потом, после всего, я ее домой отвозил. Она все время молчала, только, когда уже почти приехали, спросила:

– Ну как, любимый, тебе понравилось?

– А тебе?

– А я будто умерла на время, не было меня там. Но если ты так сильно этого хочешь, зови его снова, я потерплю.

Он вздыхает глубоко – не по-человечески уже – и добавляет:

– Об одном… жалею… Так и не понял я… Неужели и правда… есть такое чувство, чтобы даже умереть… хоть и на время… Или я что-то пропустил в жизни?

Я сижу на привинченной к полу табуретке и сжимаю руками свое сердце. И качаюсь ему в такт – вперед-назад, вперед-назад. Иначе оно выпрыгнет. А уж если мое сердце выпрыгнет – значит, все. Вот как у меня с Сашенькой. Обратно дороги нет. Да и бог с ней, с дорогой. И бог с ним, с сердцем.

А вот кто теперь о Сашеньке позаботится?

Может, я зря его убил?

Или нет?

Я его не убил. Все-таки – не убил. Правда, соблазн был, очень большой был соблазн. Ведь я с Кавказа. Именно поэтому мечты мои так… подробны, что ли. Потому что знаю точно: все бы так именно и было. Но не убил… Встретил вечером, после занятий, и сломал ему нос. И еще кое-что. Я это хорошо сделал, так, чтобы совесть свою успокоить. А он меня даже не узнал, не успел, да.

После этого он в институте недели три не появлялся, потом пришел – как новенький. Но с Сашенькой больше – ни-ни. Ничего. Да и она с ним – тоже. Так она мне обещала. А иначе, сказал я ей, на самом деле зарежу. Без шуток.

И еще дело в том, что и наши отношения с ней, с Сашенькой, изменились. С той самой минуты, как я понял, что девочка моя, что Сашенька моя – прикосновенна. Понимаете, что я хочу сказать? Я вдруг осознал, что и мне тоже – можно. Можно – ее. Можно ее – по-всякому. Была она девочка, бабочка была с цветными крылышками, и я ею любовался, вот как. А теперь… Нет, я не перестал ею любоваться, нет. Просто она из бабочки превратилась в куколку. И я понял, что могу взять эту самую куколку и сжать в кулаке. А если вдруг она дышать перестанет – пусть. Главное, чтобы никому другому не досталась…

Женщина без хитрости погибнет. Никуда ей без хитрости, это ее природная сила.

А Сашенька… Она другая совсем. Не как все. Я смотрю на нее, такая она слабая и покорная, как такой выжить? Ее же всякий обидит, всякий с ней что захочет, то и сделает. У мужчин жесткие руки, иногда даже жестокие. И поэтому без меня ей – не выжить. Не выжить, и все. Я знаю…

– Ладо, ты что такой грустный?

– Я не грустный, я задумчивый.

– И о чем же ты думаешь?

– О тебе.