Амир – мог много чего сказать своему заблудшему брату, но вдруг – словно сверху кто подсказал – он почувствовал, что не нужно этого делать. Слова ему не нужны, не помогут – он уже убил свою душу…

– Я поговорю с твоим сыном. Объясню ему про джихад…

Чеченец всмотрелся в глаза амира – но те были непроницаемы и черны.

– Хорошо… – решился он, передал небольшую папку – вот здесь все. Три машины, куплены чисто. На всех думские пропуска и еще два удостоверения помощника депутата. Карты, позывные, время реагирования, наиболее уязвимые точки. Две квартиры, куплены чисто, обе по документам – на пенсионерах, русских. Еще место под Москвой там есть тайник. В тайнике есть оружие и патроны, их достаточно. Как вы и просили…

– Хорошо. Аллах с нами, брат…

Чеченец ничего не ответил. Молча оставил папку в руках Амира, пошел к выходу…

Тимур Магомедович Ураев – официально был безработным и не имел ничего, но на деле он имел три машины, записанные на стариков, чтобы не платить транспортного налога. Садясь в одну из них – роскошный Лексус-470 – он напряженно размышлял.

Он был двойным агентом – но не был верен ни одному из своих хозяев. Он был неглупым человеком, и одно из его любимых выражений – было выражение о французском министре Талейране: он продал всех, кто его покупал.

Русское ФСБ, на которое он работал – не знало, что он торгует в Москве ливанским героином. Моджахеды из булгарских и кавказских джамаатов, которые обращались к нему за помощью – не знали, что он сдает их ФСБ. Но не всех – только честь, которых он считал не особо опасными, не способными на серьезное расследование и последующую месть.

Но в то же время – он любил сына. Он любил всех своих детей. Любил по настоящему. И не хотел, чтобы хоть кто-то из них – встал на джихад. Каждый из них – должен был закончить хорошую школу, затем хороший университет и влиться в число тех, кто управляет этой страной – тайно или явно.

Когда он узнал, что Шамиль связался с джамаатовскими и решил поехать в Дагестан и встать на джихад – между отцом и сыном состоялся разговор. Разговор, который ни к чему не привел. И не мог привести.

Потому что Шамиль – был недостаточно умным и циничным, чтобы верить не веря.

Тогда Ураев решил сделать двухходовку. Он понимал, что Шамиля не остановить. Бесполезно.

Если Шамиля не остановить – значит, надо остановить террор!

Сегодня – он фактически предъявил чеченской ближневосточной общине – дирижеру этого дьявольского спектакля – ультиматум. И не получил на него ответа – что значило то, что он на него ответ – таки получил.

Как только дело будет сделано – его просто убьют…

Значит, настало время второго хода. Он просто – сдаст ФСБ всю группу, потребовав для себя и для сына гарантий безопасности. Новые документы. Пластическая операция в клинике, про которую никто не знает и где не делают никаких записей. Переправка туда, где их не найдет никто. С его деньгами – а в различных оффшорках и легальной Швейцарии он держал пятьдесят лимонов в кэше золоте и облигациях, столько же получит за бизнес – с сотней лимонов ни его самого, ни его семью никогда не найдут.

Он потянулся к телефону. Набрать номер, который он помнил наизусть… и закрутится страшная, невидимая простому человеку, но от того не становящаяся менее эффективной машина, как вихрем сметающая людей, чтобы выбросить в безымянной могиле в подмосковном лесу, либо в Черном дельфине, в тюремном заведении для лиц, приговоренных к пожизненному заключению. Но рука – словно окаменела.

Все его существо – протестовало против этого. Он был чеченцем. Членом рода. Тейпа. Народа. Кровь – властно напоминала о себе, требуя соблюдать правила, которые до этого соблюдал его дед, отец, прадед. Чеченец – не мог оторваться от своего народа и быть счастливым. Можно было нажить миллиарды – но не быть признанным родом и от этого однажды покончить с собой в приступе черной меланхолии – или наоборот, приобрести только уважение людей и прожить в довольстве и спокойствии до ста двадцати лет.

Он чеченец? Или уже нет? Гражданин мира, как многие сейчас говорят?

Ураев медленно положил телефон на соседнее, пассажирское сидение. Надо еще раз самому поговорить с Шамилем. Как следует поговорить. Как отец с сыном. И если этот разговор ничего не решит то… иного выхода у него уже не будет…

Сын – вернулся домой только под утро. Было бы лучше, если бы он вернулся пропахший алкоголем и доступными бабами – но он вернулся трезвый и спокойный, как и всегда в последние полгода. Когда сын забивал на учебу, и приходилось платить, чтобы не выгнали – он думал, что это плохо. Но он не знал, что такое по-настоящему плохо…

Когда сын прошел в свою комнату – отец прошел следом. Встал на пороге.

– Мы уезжаем… коротко сказал он – собери вещи. Сейчас.

– Езжайте без меня… – спокойно ответил сын.

– Ты едешь с нами, или ты мне больше не сын.

Сын молча повернулся и посмотрел на отца. И отец понял, что смотрит в глаза чужого человека.

– Когда я делал харам, отец, ты говорил мне, чтобы я перестал его делать. Я перестал его делать – что же ты хочешь от меня теперь?

– Я хочу, чтобы ты поехал с нами сегодня.