– Брук, нам пора поговорить, – наконец выдавил я из себя и повернулся к столу.

В кухне никого не было.

– Брук! – крикнул я, но никто не отозвался.

На столе стояла одна чашка кофе. Я прошелся по дому, но жены не нашел.

Наконец, я дернул дверную ручку ванной комнаты. Дверь открылась, но там никого не было. Мой взгляд растеряно шарил по всем углам и точкам, пока не выхватил одинокую зубную щетку в стаканчике – мою зубную щетку.

Я выглянул в окно. Ярко светило солнце. Весна была в разгаре. Уже вторая весна без Брук.

I

Я позвонил другу – психотерапевту.

– У меня снова галлюцинации, – забыв поздороваться выпалил я.

– Джадд? – удивился тот. – Я сам собирался звонить тебе. Приезжай немедленно.

Допив холодный кофе и добавив к груде немытой посуды еще одну чашку, я направился к доктору Вилфорду Гиббсу.

Мне предстоял неблизкий путь по невероятно красивой дороге, окруженной с одной стороны хвойным лесом, с другой – невысокими горами.

Мы с Брук долго искали жилище в уединенном, живописном месте, подальше от шумного города и вот, несколько лет назад, наконец, арендовали дом в небольшом городке, который скорее можно было назвать деревушкой. Она располагалась в долине реки, которую местные жители поэтично назвали Лунной.

До центра города, куда ежедневно нам с женой приходилось ездить на работу, было около десяти миль. Преодоление этого расстояния, почти всегда, насыщало меня ощущением изменчивости и, в то же время, непреходящести красоты природы.

Ранним утром, если позволял запас времени, я останавливал машину и мы с Брук выходили полюбоваться пейзажем.

Сейчас, по дороге к Вилфорду, я вспомнил один из таких моментов, вспомнил, как Брук, замерев, любовалась пиком горы, спрятавшимся в седом облаке, словно великан, примеряющий напудренный парик; вспомнил, как жена обратила мое внимание на нежные, утренние солнечные лучи, рассеивающиеся золотой пыльцой, подсвечивающие и окутывающие волшебной дымкой каменного гиганта, превращающие грузность в легкость и воздушность, суровую неприступность – в призрачность, на короткое, хрупкое мгновение, украшая и смягчая земляные цвета проходящим полутоном.

Я тогда не слушал ее реплик восхищения, обдумывая предстоящую сделку, но сейчас вспомнил слова Брук, будто они осели на дно моей памяти до более подходящего момента, когда я стал способен их расшифровать.

"Я тоже жду момента, который сможет вот так же растворить мою тяжеловесность, окаменелость и облако моих мечтаний сможет выпариться наружу, примет форму, станет видимым", – сказала мне она.

От этих слов до последнего ее выдоха пролег всего один крутой поворот, одно молчаливое мгновение, в котором каждый из нас витал в своих мыслях, был сам по себе, пребывал в уверенности, что грядет бесчисленная череда совместных дней и в какой-то из них, непременно, удастся быть ближе друг другу, чем сейчас.

Вилфорд поджидал у входа в больницу. Он не хотел принимать меня у себя в кабинете, как пациента, и мы направились в небольшой ресторанчик, в котором раньше я, Брук и наш друг, часто встречались в обеденное время.

Вилф выглядел встревоженным. Лицо его было напряженно, он ни разу не улыбнулся, пресек все мои попытки заговорить с ним в машине, а когда мы подошли к ресторану, то велел мне выбрать столик у окна, осмотреться, а сам остался ждать на улице.

Я осторожно оглянулся назад и не увидел ничего, кроме ряда таких же столиков, за которым сидел сам. В дальнем уголке зала, несколько столов были заняты мирно жующими людьми, а хорошо знакомые официанты, с застывшей на лице безразличной вежливостью, почти бесшумно, скользили по натертому до блеска полу.

Я не понимал чего хочет от меня Вилф. Его поведение раздражало. Я махнул рукой, чтобы он зашел .

Когда Вилфорд сел напротив, я не выдержал и выпалил:

– Ты ведешь себя, как старый параноик. Объясни, что происходит?!

– Джадд, я получил позавчера очень странную посылку… Даже не знаю… Ты только постарайся не спешить с выводами.

– Ты уже достал прелюдиями. К делу! – потребовал я.

К нам подошел официант и рассказ пришлось отложить, выбирая блюда. Я не мог дождаться, когда он уйдет. Вилфорд очевидно тоже, потому что, как только мы остались одни, он подался вперед и зашептал:

– В коробке был младенец. Точнее, муляж недоношенного ребенка, эмбриона, с соблюдением всех пропорций и деталей. Он выглядел так, будто его только, что извлекли – в крови и слизи.

– Что бы это значило?

– Если бы я знал, Джадд, но ты дослушай. Я работаю с психами и сделать это мог, какой-нибудь мой бывший пациент, но…, – он остановился на полуслове и уставился на вилку, которую машинально вертел в руке.

Я почувствовал, что мне лучше помолчать и дать ему возможность поймать призрачную догадку или, может быть, найти логичное объяснение этой чудовищной выходке.