– Ну, что нового создаешь, поэт? Как там твой «Черный кофе» – «Зеленый чай»?

Я не обижался. Кудри, подстриженные военной кафедрой, снова отросли до плеч. И весь мой облик говорил сам за себя – перед вами, господа мои хорошие, «совсем неизвестный среди хулиганов московский поэт Александр Шаганов».

И я решил: как только скромные авторские отчисления сравняются с инженерным окладом, буду линять с трудового фронта. Каким образом – непонятно, может, даже через статью параграфа 33 трудового законодательства: увольнение за прогулы без уважительных причин. Будь что будет. Ночи напролет я медитировал, как подорванный. Поэтические образы не оставляли в голове места измерительным приборам.

Судьба была и в этот раз благосклонна. Перестройка, Горбачев! В «Литературке» целые газетные подвалы были посвящены таким, к примеру темам: «Можно ли заниматься частным извозом» или «Первое кооперативное кафе на Остоженке – хорошо это, плохо ли?».

– Саня, сходи в СМУ. Борису Ивановичу через год на пенсию, может, он тебе и подмахнет открепительный листок, – надоумил меня Виктор. К тому времени он окончательно понял, что его любимые оптические волокна не вызывают у подчиненного никакого рефлекса, кроме скрытого рвотного.

– Шаганов, – сказал мне Борис Иванович, – я бы тебя со всей душой отправил и в эстраду, и подальше куда, но ведь мне по шапке дадут. Милый, – жалостливо попросил, – поезжай в трест. Дай спокойно до пенсии доработать.

В тресте меня принял самый главный руководитель. Похоже, его дети были музыкально развиты, если он был наслышан о некоторых молодежных рок-группах.

– Позовите-ка ко мне начальника отдела кадров, – попросил он по селекторной связи секретаршу.

Вошла дама среднего возраста.

– Вот молодой специалист Шаганов из СМУ-2.

– Да-да, мы его сами выбирали.

– Так вот его нужно уволить.

– За что? Как так, что он натворил?

– Саша, значит, езжай в Министерство связи. Там отдел по работе с молодежью. Все объяснишь. Если не отпустят – звони, поедешь второй раз вместе со мной. Но вначале действуй сам.

В министерском кабинете типичный клерк не сразу вник в мои проблемы и просьбу уволить переводом в студию «Рекорд».

– А вы уверены, что это ваше настоящее призвание, а не юношеская блажь? Может быть, дополнительная рабочая закалка не помешает творческому организму? А у вас есть публикации в периодике?

Что я мог ответить? Никаких публикаций у меня не имелось и не предвиделось. И уже в самом конце беседы с некоторым даже упреком тот человек спросил меня:

– А вы знаете, сколько государство потратило на ваше инженерское обучение? Шесть тысяч рублей, а вы вот, можно сказать, так безалаберно и расточительно поступаете с государственными средствами…

Мне хотелось ответить на последнее, что бюджет страны мне дорог как гражданину. Но сдержался. Что объяснять, какую прибыль получает государство за миллионный тираж пластинки «Черный кофе» при цене два с полтиной за экземпляр? А скромный автор получил свои разумные 500 целковых. Но я не стал, сдержался. Итак, весь мой побег висел на волоске.

Уехал я ни с чем. Ни да ни нет. Рассмотрят, сказали, мою просьбу, а когда – неясно.

В апатии ко всему окружающему прожил я последующие две авитаминозные недели. Но вот в понедельник мартовским деньком прихожу на работу, а Виктор и сообщает:

– Все, Шаганов, сдавай спецовку. Сегодня позвонили из треста, сказали – пиши стихи!

А из всей спецовки-то только рукавицы и надо вернуть. Да я их и возвращать не стал. Домой поехал.

Свободен, значит. Восемь месяцев всего инженерил.

Вот говорят – «профессиональный поэт». Наверное, это те хлопцы с газетных страниц. Для меня же поэзия всегда наитие. Была и есть. Очень я непрофессиональный в этом отношении. Ненадежный. Надо написать быстро и по поводу, а я не могу. Многие сердятся. Думают, что выделываюсь.

Тогда была немножко другая эпоха. Я знал, в чем мое призвание, где-то лет с шестнадцати. То есть я знал, чем буду заниматься в жизни. Может, даже с четырнадцати. Это была юношеская мечта, а лет с шестнадцати я просто понимал, чем бы я хотел заниматься. И получая такую мужскую мужественную профессию, я при этом был записан одновременно в пять-шесть библиотек нашей Первопрестольной. Поэзии невозможно научиться иначе, чем самообразованием. И я просто пропадал. Огромное количество времени самосовершенствовался. Что я хочу сказать? Эти «кроссы» поэтические, никому не нужные, кроме моих близких друзей, таких же сорванцов, были не востребованы, да? Но мы их «бегали» уверенно. Мы любили песенное слово. Мечтали, а потом чудесным образом как-то все это пригодилось.

И вот что я скажу. Во-первых, нужно постараться напевать стихи, которые ты сочиняешь. Тогда эта некая напевность обязательно войдет, и композитору будет легче сочинить. Во-вторых, есть такое благозвучие песенное, а есть неблагозвучие. Каждый для себя это откроет по-своему. Самое главное в песне, мне кажется, не писать… Это не роман. В ней нужна какая-то одна очень точная мысль, эмоционально выраженная. Какой-то очень хороший образ.