Спектакль окончен. Праздничные огни театрального подъезда погашены, и зрители давно разошлись. Поздно. Надо бы успеть в магазин, купить чего-нибудь на завтрак, да пачку папирос на ночь. Завтра с утра репетиция нового спектакля, в котором мне поручена роль Бармалея. Закончена работа за столом, давно вышли на сцену, а роль не двигается с места.

Страшно хочется курить… Черт бы побрал этого Бармалея! Откуда я знаю, каким должен быть Бармалей, когда его и в природе-то не существует. «Маленькие дети, ни за что на свете не ходите в Африку, в Африку гулять», – приходят на ум знакомые с детства строки. Как на грех в детстве меня не пугали Бармалеем, так что даже нельзя вспомнить ничего из тех туманных представителей детства, которые так часто помогают. В детстве меня пугали «дядькой с мешком». Этот образ был совершенно конкретным, по дворам в то время ходили старьевщики, выкрикивая каким-то немыслимым образом: «Старрррье брреооом…» Они были старые, худые и небритые. Было страшно очутиться в мешке у такого старика, очень… Но Бармалей? Это же совершенно другое: во-первых, это разбойник, во-вторых, африканец, в-третьих, у него сабля, пистолет… И потом, у него есть слуги – какое-никакое, а он всё-таки начальство!..

Черт бы побрал режиссера! При распределении ролей он был в полном восторге: «Вы будете играть Бармалея! Представляете?» Я улыбаюсь, очень благодарю, но совершенно не понимаю, почему именно я. Режиссер потирает руки: «Бармалея всегда решали этаким огромным бандитом, а у нас он будет, наоборот, самым маленьким из всех!» Снова улыбаюсь, снова благодарю, но ничего не могу понять: а зачем это нужно – наоборот? Все поздравляют – роль действительно хорошая, но как к ней подступиться? И теперь уже не просто Бармалей, а «маленький Бармалей» – полный туман в голове! Теперь режиссер, разумеется, недоволен мной и каждую репетицию, глядя куда-то мимо меня, раздраженно говорит: «Вы никак не можете нащупать его действенной линии, никак! Просто не знаю: что с вами делать?!»… При чем тут действенная линия?

…Эх! Прошел мимо магазина. Возвращаться не хочется. Пройдусь – дойду до следующего, очень хочется курить…

…Нашему завлиту кажется, что весь вопрос в том, что я не могу нащупать сказочности в этом образе; товарищи говорят разное: кто советует играть страшного, кто смешного, а кто прямо заявляет – откажись от роли!

…Черт бы побрал, автора, завлита, товарищей и меня самого! Ну что за нелепая черта: всегда всё ясно в роли у партнера и никогда ничего не ясно в собственной!..

…Вокруг вечерняя Москва. Тот самый час, когда все, кто торопятся, давно уже дома. Улицу Горького заполонили гуляющие, праздношатающиеся, влюбленные… До чего хочется, плюнуть на все и хоть один вечер пройтись спокойно по нарядным московским улицам, и никакого тебе Бармалея!.. Эх, опять прошел мимо магазина, придется теперь тащиться до дежурного, поздно.

…Эх, Бармалей!.. Можно и отказаться от тебя, но где-то в глубине души чувствую, что это всегда так, – каждая роль, самая маленькая, данная тебе в страничках напечатанного текста, сопротивляется тебе неистово, как осаждаемая крепость. Не знаю, как у других, – у меня так бывало сплошь! Но это не успокаивает, и кажется, что вот теперь-то пришел тебе черед завалиться и не преодолевать этого беспощадного сопротивления…

…Покурить бы! Вот тебе и на: уже дежурный магазин закрыт, а я оказался где-то на набережной. Очнулся от хохота. Неподалеку, показывая на меня пальцами, веселится компания школьников. Видно, я разговаривал сам с собой – дурная привычка. Надвигаю пониже шляпу, смотрю на них, как будто это именно они виноваты во всех злоключениях с Бармалеем, и бормочу сквозь зубы: «Спать пора!»

Ребята перешептываются, кто их знает, может быть, это кто-нибудь из наших юных зрителей; так и есть. Идем вместе. Тонкий юноша, оттеснив развеселившихся ребят, солидно сопит рядом.

– Вам куда? – спрашиваю, стараясь из последних сил казаться вежливым.

– Туда. А вам?

– А мне в другую сторону, – говорю с извиняющейся улыбкой.

– Ничего! Мы вас проводим! – веселым хором кричат ребята.

И снова идем. И снова молчим. И вдруг:

– Скажите, пожалуйста… А трудно учить роль… наизусть?

Вместо ответа долго молчу и вдруг обращаюсь к ним с совершенно непедагогическими словами:

– Из вас никто не курит?.. Не найдется ли папиросочки?

Ребята молча достают каждый по пачке:

– Берите… Берите еще!

– Спасибо, у меня дома есть… – зачем-то говорю я, прощаюсь и иду дальше. Жадно курю…

Помню, в школе был у нас педагог по истории. Было это в эвакуации. И звали мы его Бармалеем. Это был очень хороший человек. Больной и бледный, очень худой и высокий, он пользовался большим уважением в школе и получил такое прозвище только потому, что направо и налево ставил двойки. Однажды за очень хороший с точки зрения всего класса ответ поставил нашему завзятому отличнику четыре, все возмутились. Он ответил тихо и спокойно: «На пять знаю я – вы знаете на четыре»…

Совсем уже поздно. Вскакиваю в троллейбус, через несколько минут дома. Есть не хочется. Снова хочется курить. Черт бы побрал этого Бармалея.

Режиссер ведь у нас новатор, изящная выдумка, ничего не скажешь, – маленький Бармалей. Не знаю, за кого нашим юным зрителям будет страшнее: за здоровенную собаку Авву, которую исполняет мой атлетического сложения товарищ, или за маленького несчастного заморенного Бармалея.

И вдруг в темной комнате чувствую, как у меня краснеют уши, – вспомнил сегодняшнюю репетицию: какой стыд! Я выл, завывал, пыжился… Мне в перерыв наша вахтерша сказала слова, полные соболезнования: «И чего ты, милок, так завываешь? Дети-то, небось, поиспужаются!»

Сил нет, хочется курить! Вышел на ночную улицу – никого. Милиционер мирно спит в «стакане» – на светофоре спит желтый свет. Чертыхается в машине шофер с огромными усами. Кричу:

– У вас нет закурить?

– Держи!.. Заснул он там, что ли? – грозно спрашивает меня шофер.

– Наверно… А вы погудите.

– Ну уж нет… тогда и вовсе продержит…

С удовольствием затягиваюсь дымом…

– Видел тебя в кино, – добродушно говорит шофер… и спрашивает: – А скажи трудно учить роль наизусть?..