– Послушай, – говорит, – подруга (это она Краковской, значит), мальчик-то наш проснулся. Смотри, какой симпатичный. А пахнет как! Молодой человек (ко мне уже обращается), вы каким парфюмом пользуетесь – чесночным или папричным?

– Чего? – не понимаю.

– Ну, для запаху более аппетитного, в вас какие ароматизаторы добавлены?

– Мясо, – отвечаю, – сало, соль…

– Нет, вы, – кокетливо возмущаться начала, – глупый какой-то. Мясо, сало и соль – это основные ваши ингредиенты, а для аромату такого чудесного в вас чего положили?

– Это в вас, – говорю, – положили для аромату. А я сам по себе такой замечательный, натурально копченый, усекли?

– Вот дела! И что, не варили ни минуточки?

Тут Краковская за меня вступилась:

– Ты чего к парню прицепилась со своими отдушками? На ценник его посмотри, а потом спрашивай. В таких, как он, одно мясо. Это мы с тобой помоями набиты – я наполовину, а ты на все сто процентов.

– Что ты сказала, баранка стервозная?

– Ладно, не обижайся, на семьдесят. А про стервозность ты права. Лучше быть стервой, чем дурой.

– Ой-ой-ой! Можно подумать, все, как ты, умные!

– Не все. А за комплимент спасибо, – и многозначительно так на меня посмотрела.

Мол, Докторская как раз тот случай, когда и стерва, и дура одновременно. Я не выдержал – рассмеялся. Слава колбасному богу, эта идиотка вареная заснула, а то бы я выслушал приветственный адрес в свою честь. Краковская мне определенно начинала нравиться, вот пахло бы от нее получше, а то протухшая, вроде как…

– А скажите, – обратился я к ней, – мадам Краковская, каким таким образом наше происхождение на ценность влияет?

– Э, парень, незачем тебе мозги компостировать. Ты здесь долго не залежишься. Ты – редкий экземпляр. Гастрономический экстаз, можно сказать. Влет уйдешь, поэтому не парься.

– Это как, – удивился я, – экстаз? Это что за слово такое непонятное?

– А вот на стол попадешь, узнаешь. Мне такая слава не грозит. В лучшем случае, алкаши на закуску возьмут, а так, скорее всего, на корм каким-нибудь собакам мордатым отправлюсь. Нормальные люди жалуют меня меньше, чем толстуху Докторскую. Говорят, мол, я – переходный вариант от нее к тебе, точнее, от тебя к ней. Мяса во мне уже почти нет, а нежности – еще…

Я задумался. Значит, Докторская, несмотря на свой скверный характер, все-таки нежная? Интересно получается! Как же я такой факт проглядел? В каком это таком месте она нежная?

– А ни в каком, – словно прочитала мои мысли Краковская. – Ни в каком! Дешевая она просто. Так мир, братец, устроен. Любая дешевка находит в себе одно какое-нибудь достоинство, липовое, как правило, а потом кичится им всю жизнь. Да только не помогает это.

– Почему?

– Да потому, что долго на одном китче не продержишься, все равно дерьмо рано или поздно наружу вылезет. У нее, между прочим, срок хранения – три дня, за которые вся ее хваленая нежность превратится в несусветную вонизьму. Никакими отдушками не замаскируешь. Три дня, сечешь?

– А что, мало?

– Не то слово! Я, для сравнения, уже второй месяц здесь лежу и только пару дней назад тухнуть начала. А эту сегодня-завтра не съешь, можно смело на помойку тащить – даже вороны клевать не станут.

– А я?

– А что, ты? – вроде, как с завистью проговорила, – тебе-то что будет? Засохнешь, в худшем случае. Ты ж копченый. Но не бойся, тебе испортиться не грозит. Вообще странно, что на витрине оказался. Обычно, таких как ты из кабинета заведующей черным ходом выносят.

Ничего себе, думаю, возраст! Уже целый месяц на витрине лежит. Я про такую долгую, почти человеческую, жизнь еще ни разу не слыхивал. Вот откуда мудрости-то столько. Да, интеллект – он может и врожденным бывает, как у меня, например, а жизненный-то опыт только со временем приходит.

– И ничего странного, – Докторская проснулась и сразу встряла в нашу беседу, беспардонщина. – ОБХСС в гастрономе работает. Я слышала от продавщицы, что этому ОБХСС’у план к какому-то юбилею какого-то Ильича перевыполнить надобно. За магазины взялись, метут всех подряд. Ты, подруга, не знаешь, кто такой этот ОБХСС и что за Ильич такой, у которого юбилей, и как это – метут?

Тут уж я встрял, гордым и осведомленным первоисточником решил выступить, показать информированность в глобальных вопросах:

– О, Ильич – это великий человеческий старец, которому сто лет на днях исполнится. Меня тоже к его юбилею сделали. Так на комбинате люди говорили. Обэхаэс – это мужик в сером костюме, мы с ним в кабинете Ольги Павловны виделись, а вот про «метут» ничего не знаю – врать не буду.

– Вот тебе и ответ. Довольна? – мадам Краковская презрительно адресовала реплику «подруге». – Устала я, вздремну часок. А вы потише тут, молодежь, если можно.