И точно…

Точно!

Сам напугался, хоть и ожидал такого результата от своих подвижнических усилий. Пробирок перекокал, Леша, штук десять, никак не меньше. Оказался среди битого стекла, заляпанный какой-то склизкой гадостью. Ф-фу… Вот откуда запах-то такой противный исходил оказывается. Что он там, холерных эмбрионов разводит, что ли? Но вскочившего от грохота Колюню я машинально поприветствовал:

– Доброе утро, Николай. Извини, случайно так получилось… Не удержался, прости, – сказал так, и сам своей речи напугался.

Показалось мне, Леша, что на самом деле я эту реплику выдал, а не в уме прокрутил, как раньше было. Неужели, услышал меня колбасный бог, дал мне обладание устным словом на благое дело, внял молитвам, идущим от самого, если так можно сказать, сердца? А я-то, Алексей, какой шок испытал! Думаешь, не страшно колбасой говорящей ни с того, ни с сего стать?!

Колюня, тем не менее, ответил спросонок, не понял, видать, свалившегося на его голову счастья:

– Ага, доброе утро… – и застыл на месте. – Кто здесь?

Что мне оставалось делать? Сам виноват, никто за язык не тянул, никто просить чуда не заставлял. Пришлось за базар отвечать.

– Я… – говорю. Сам же думаю – елки-палки, как представиться-то? А, думаю, будь что будет. – Я, Сервелат. Это имя такое, при рождении мне подаренное.

И вот тут-то, Леша, он сел. Глаза безумные, волосы дыбом, репу чешет. Да, произвел я впечатление неизгладимое на больного гастритом молодого ученого. Твой Копперфильд – хрен с горы по сравнению со мной. Почему? Да потому, что летать на веревочке и дым гражданам в глаза пускать при нынешних технологиях любой дурак сможет, было бы денег достаточно, а вот с колбасой на полном серьезе поговорить мало кому доводилось. Тебе, например. Но это не по-настоящему. Я ведь уже не колбаса, сам видишь. Гуманоидом стал человекообразным. О чем ни капельки, кстати, не сожалею.

Молчание повисло в воздухе надолго. Но не стал бы я говорить, что оно меня в те минуты угнетало. Нет! Скорее, наоборот. Теперь-то я понимаю, почему вы, люди, так любите делать сюрпризы. Это же настоящее наслаждение. Истинное садистское удовольствие получаешь, когда видишь, как кто-нибудь не без твоей, разумеется, помощи сел в лужу. Высший пилотаж упоения собственной властью.

Вот и мне тогда очень хотелось, чтобы этот душевный климакс (надеюсь, я в терминах не запутался?) не отпускал Николая подольше. Я, Леша, чувствовал себя настоящим магом, вершителем судеб, неким сверху-Яем, которое заставляет трепетать окружающих и подчиняет их своей воле. Блаженство! Настоящий кайф испытал я в те минуты, которые для Колюни перевернули мир с ног на голову и прокрутили в его воспаленном нездоровой тягой к науке мозгу все традиционные объяснения непонятному явлению. И вердикт Николаем вынесен был простой, но однозначный:

– Мистика, мля. Чертовщина какая-то. Совсем заработался…

Я, нет бы помолчать, дать парню передышку, снова полез со своими дурацкими разъяснениями:

– Сервелат, – говорю, – это имя общее. Собирательный образ родового происхождения, если можно так выразиться… Да вы не волнуйтесь, Николай. Если имя вам не нравится, вы ведь можете мне какое-другое присвоить. Ваш я теперь, как говорится, собственный. Хотите, ешьте меня… хотите, путевку в жизнь выдайте…

Но, видимо, речь моя нашего научного работника особо не впечатлила, потому что ответа не последовало. Даже не посмотрел на меня. Точнее, посмотреть-то посмотрел, но, как будто, сквозь меня, словно прозрачным я стал или вовсе невидимым.

А потом с Николаем начало происходить вообще что-то странное. Сначала он глаза протер, потом за руку себя ущипнул так, что от боли вскрикнул. Не помогли, видимо, данные процедуры. Тогда встал он и нетвердой походкой вышел из комнаты. Я услышал шум текущей воды. Господи, неужели утопиться решил? А я размечтался! Помощничек выискался, колбаса этакий, в устройстве личной жизни.

Слава колбасному богу, ошибся я насчет суицида. Отсутствовал Колюня минут десять всего. Пришел уже без пальто, даже без ботинок. Вообще, можно сказать, обнаженный – в трусах одних, длинных и черных, как паранджа известной тебе Гюльчатай. Голова его была мокрой, босые ноги шлепали по грязному полу с неприятным чавканьем. Через мгновение Николай стоял у стола.

– Ох, колбаса чертова, одни неприятности от тебя, – удовольствия в произнесенной фразе, как я ни старался, не уловил. – Теперь все образцы заново собирать. Елки-моталки, что за жизнь такая пошла?!

– Простите? – удивился я.

Мне-то казалось, что человек должен обрадоваться такой удаче в виде меня, поэтому я и не понял, какие-такие от вашего покорного слуги неприятности.

На слово это единственное, произнесенное мною в вопросительной интонации Николай среагировал опять неадекватно – от стола в испуге отскочил. А я то думал, что он уже понял мои способности к устной человеческой речи. Ведь обратился же. Пусть, с негативной эмоцией, но лично ко мне. Я, Леша, не знал тогда, что люди имеют особенность с вещами – предметами неодушевленными – говорить. Ругать их, как правило. Ну, хвалить иногда, но гораздо реже. Дурак, короче, был, принимал все за чистую монету. А ты говоришь – искренность. Да с искренностью этой недолго в дурдом загреметь. Но боюсь, и там тебя товарищи по несчастью за идиота держать будут. Вся наша жизнь, Алексей, какая-то скверная игра. Не даром даже песню про такое положение вещей поют. Где ж игра, там, пардон, искренности твоей места быть не может. Извини, но это факт железобетонный.

Ладно, хорош. Вернемся лучше, Леша, к описанию тех событий, о которых шла речь до лирического отступления.

Мне, как ты понимаешь, отскакивать было некуда, да и незачем, между нами говоря, поэтому я продолжал гнуть свою линию. Решил я Николая успокоить. Но как это сделать? Словом? Не думаю. Это только в сказках колбаса говорить может. И то не колбаса, а лягушка какая-нибудь или волшебное полено, на худой конец. Что же делать, думаю? И ответа, представляешь, долго найти не могу. А потом мысль проскочила спасительная и гениальная – я же двигаться могу. С малого приучать надо человека к чуду, а то и впрямь с ума можно тронуться. Повел я, значит, бочком аккуратненько, чтобы не разбить больше ничего. Шевельнулся, изогнулся слегка – пускай думает, что я животное какое-нибудь ползающее. Змея, к примеру. Про змей я тогда, естественно, не знал ничего, но интуитивно чувствовал, что существуют такие твари в мире нашем необъятном. Да, изогнулся, а сам смотрю за реакцией на свое поведение. Ура, есть реакция! Колюня к столу снова приблизился и на меня внимательно так уставился. Что, мол, дальше будет? Слов, однако, не произносит. Наблюдает. Мне б, дураку, еще пару-тройку раз для приличия выгнуться, подготовить его как следует, нет же – черт за язык дернул.