Он развернулся и стал подниматься по лестнице, уходя прочь, а я так и заметалась на той самой последней ступени у воды. Эмоции переполняли, а мысли куда-то схлынули. В голове образовалась пугающая пустота. Глаза мои, догадывалась, лихорадочно блестели в тот момент. И вот оно, тогда-то я и увидела в реке нечто. Что это было? Бутылка? И почему она так приковала к себе мой взгляд? Мало ли что волны прибивали к берегу?..

И вот зачем я присела и потянулась выловить ту бутылку? Сознаюсь, даже не думала ни о чем подобном за секунду до того, а теперь уже протягивала руку к виднеющемуся над водой горлышку. Обычно брезгливая и не терпящая всякого мусора, а в тот момент как помутнение на меня нашло, не забоялась ни инфекции, ни руки замочить. И ведь не далась та емкость мутного синеватого стекла так вот сразу, и чтобы ее ухватить, пришлось немного подгрести водичку. А потом я тару схватила, и из реки достала.

Странная такая оказалась бутылка. И цвет синий нечасто встретишь, так она еще и форму имела нестандартную, будто древняя и вручную сделана. И внутри там что-то было. Клочок бумаги, вроде бы, сложенный трубочкой. Но могла сказать, что мне стало любопытно, вот я и принялась ковырять ногтями сургуч поверх пробки. Скорее всего, действовала под влиянием перенесенного недавно стресса, бессознательно и интуитивно, то есть по наитию. И еще отчего-то очень торопилась. Хотя, понятно, зачем воровато оглянулась несколько раз и давай вытаскивать затычку. Чувствовала я, что Алексей не совсем-то меня одну без пригляда на берегу оставил, и что обязательно сейчас вмешался бы. И оказалась права. Я только-только ухватила тот клочок бумаги, а за спиной раздались шаги. Алексей встал на верхней ступени, уперев руки в бока, когда я невольно вскрикнула. Это надо, палец о корявое горлышко слегка порезала. И пискнула-то негромко, а муж услышал.

– Вика! Что там у тебя? Что за ерунду затеяла? Учти, пять минут истекли, и мое терпение тоже. Сама придешь, или мне спуститься?

А я, тем временем, спешно разбирала строчки с каракулями. Вроде и сухая бумажка, но, похоже, была промасленная. И буквы с витиеватыми завитушками как бы наши, но читать их было трудно, так как перед глазами расплывались отчего-то. Бубнила их себе под нос, слова начали складываться, но смысл не спешил дойти до сознания. Дьявольщина! А там еще Алексей наверху чертыхнулся и начал спускаться. Совсем я из-за этого разнервничалась. Уже не очень разбираясь в послании, как бы наискосок скользила по нему глазами. А последняя строчка повергла меня в шок. Там уже довольно четко все читалось, но только последние несколько слов были замазаны чем-то. Я к ним присмотрелась внимательнее и потерла еще пальцем, убеждаясь, что это сама же и заляпала клочок бумажки…капелькой собственной крови из едва заметного пореза на фаланге. И да, царапнулась, когда это послание вытаскивала через горлышко бутылки. Так что же там, в конце, говорилось?

Все перечитывать времени не было, Алексей уже был совсем рядом, но последняя-то строчка…

«И если так, то за вами три желания. Они будут тут же или со временем исполнены. Согласие следует подтвердить. Кровью.»

Как, как? Кровью? Нахмурилась и еще раз потерла подсыхающие разводы на клочке старинной бумаги. И ничего там больше написано не было? Черт! Заляпала тут все!.. И вдруг до сознания стало доходить. Кровью!.. А я…

– Надо же! Да что бы мне провалиться!..

Как потом оказалось, вот так бездарно я потратила свое первое желание. И в ту минуту над рекой как стеной и стремительно начал подниматься…туман? Но какой-то странный. И он полез на бережную. Лизнул мои туфли, а по телу мурашки побежали. Поднимался дальше, опутывая ноги, и как вливал в меня холод. Я испугалась, рука разжалась, глаза видели, что тот клочок бумажки закружился, падая на камни набережной, но тоже как потонул в клубах молочной мути. Хотела отступить, убежать, только тело перестало повиноваться. Удалось лишь чуть обернуться…к Алексею. Он кричал что-то. Но звука не было слышно. Мужу оставался до меня шаг, когда вскинул руку. Вот же она, в сантиметре от моего плеча. Нет. Не суждено ему было дотянуться.

Пробуждаться, в себя приходить, начала с ощущения, словно мое тело оттаяло. Будто вся я была заморожена недавно, а теперь появилась чувствительность. Болезненная. И стало до жгучей тревоги непонятно, а что, собственно, со мной происходило, что мышцы напряглись от боли. Вот тогда я сделала усилие и открыла глаза. И в тот же момент увидала звездное небо в каких-то разводах. Тучи, что ли? Вроде нет, похоже, надо мной проплывали кроны лиственных деревьев. Повела головой, и в поле зрения попали какие-то дюжие молодцы. И не просто так, а они меня, как оказалось, тащили. Словно бревно. Ухватили в три пары безжалостно жестких рук и несли. А тут один оступился в темноте, другой споткнулся о кочку, должно быть, вот меня и сжало и перекрутило. От нового болезненного ощущения хотелось взвыть и высказать этим, как их там…в общем, человека же несли!.. Но рта открыть не успела, как за меня кто-то другой рявкнул на этих извергов.

– Осторожно! Не дерево несете! Панночку! Под ноги смотрите. Ручищами по девичьему телу не возить, и за синяки ответите!

Н-да, было дело лапами своими по мне перебирали, корявыми, но погодите: я же не это… не панночка. О чем же тогда старческий женский голос заявил?.. Тут еще и панночку несут? Постойте! Какая па… нет, мне надо было срочно осмотреться. Поэтому я и напряглась, чтобы чуть приподняться и была возможность покрутить головой. И что в итоге увидела? Тетка старая, в шаль необъятную замотанная, на глаза мне попалась, а панночки ни одной. Это что же получалось? Хороший вопрос! Вот только додумать его не вышло, так как увидела вдруг на фоне все того же звездного неба каменные замковые башни. Вот дела! И оттуда к нам змеилась вереница людей с факелами в руках. Эти-то откуда еще по мою душу взялись?

И сделалось мне после увиденного и услышанного жутко не по себе. Настолько, что боль телесная, которая от грубого хватания, отступила. Ведь точно знала, что зовут меня Викторией, Вишневская в девичестве, Ковалева по мужу, и совсем недавно была в Москве. А теперь вот: ночь, лес, замок, люди с факелами в какой-то непонятной одежде. Ну, ни одного не увидала в джинсах или привычных брюках. Кстати, а на мне-то что…боже, я в ночной рубашке, что ли? Целомудренная такая, до самых пяток доставала, и липла к телу мокрой тряпкой.

– Тихо, тихо, деточка! – как-то странно прошипела старушка, заметив мои трепыхания. – Все уже обошлось. Ты жива осталась. Не волнуйся.

Это она что, по-польски, что ли, говорила? А почему я ее понимала? Ну, да, папа мой имел польские корни, но я-то, ни-ни, язык не знала. В общем, странно все это. И как же мне было не волноваться, если бабка эта упорно называла меня панночкой, сказала, что мне не дали утопиться – спасли, а отец, пан Казимир, непременно простит. И она рада, что тело мое белое ничуть не повредилось. Надо же, она что, не видела, что у меня загар еще после отдыха в Турции остался? Хотя да, ночь же. Но добила меня старушенция сообщением, что наказывать меня за желание утопиться не будут не из жалости и отцовской любви к кровинке родной. А потому, что уже утром, а вернее через несколько часов, жених, которому я предназначалась, ясновельможный пан, прибудет, наконец, в замок, и ему ни к чему на моем теле синяки.