Когда ко мне зашёл Франческо, тётушка София прижала нас обоих к себе и сказала со слезами:

– Не ходите в море, ребятки, не ходите! Что бы там ни было, на земле надёжнее! В море вы пропадёте! Да, мы бедные – но не нищие, если что, всегда друг другу поможем! А как же вы там, далеко от дома, совсем одни? Не губите себя, у вас же вся жизнь впереди!

Они с матерью посудачили ещё некоторое время, поплакали, но мать всё равно не возражала. Она часто ворчала, что я не думаю о семье и всё такое… Конечно, она жалела меня, но всегда больше любила Фабиано, а меня сравнивала с ним не в мою пользу.

Собирались мы недолго. Ночью я не сомкнул глаз. На сердце щемило, почему-то было страшно уезжать. Но не хотелось выглядеть трусом, и Франческо не хотелось бросать одного. Он так радовался, что мы пойдём вместе.

Во время своего первого плавания я понял, что имел в виду старый Таддео, когда однажды сказал со вздохом, отхлебнув вина из кружки:

– Море солёное, как пот и слёзы. Его не удивишь ни тем ни другим.

Он произнёс это, потёр уцелевшей левой рукой свои красные, всегда слезившиеся глаза и невесело посмотрел в окно таверны на хмурое море, почти невидимое за серыми струями дождя. Мне стало грустно. Я подумал, что жизнь на берегу тоже не мёд, да и вообще всё непросто. Тогда я считал, что уже кое-что повидал. А в море понял, что до него почти ничего не чувствовал и не испытывал по-настоящему.

Генуэзская гавань обращена к югу, в бухте стоит множество судов. От турецких пиратов её охраняют галеры и пушки. Порт огромный, длинный, и город великолепен, особенно его прибрежная часть с церквами, дворцами и красивыми богатыми зданиями.

Генуя ошеломила нас, что и говорить. Франческо так просто ошалел от увиденного и долго глазел на корабли разинув рот. Я раньше и подумать не мог, что через Геную проходит столько товаров, столько людей из разных стран. Отсюда ведь не так уж далеко до нашего Виареджо, но здесь совсем другая жизнь! В порту стоял шум, удивительно было слышать речь на разных языках.

В первой же попавшейся таверне мы узнали, что к выходу в море готовятся два голландских пинаса [7] – «Святой Бенедикт» и «Святой Христофор» – и нанимают матросов. Мы немедленно пошли и записались на второй, «Святой Христофор». Нанялись на целый год, подписали договор. Вместе с нами нанимались и другие итальянцы, но молодых и неопытных, вроде нас, почти не было – в основном подобрались люди бывалые, некоторые и с тёмным прошлым. Один тип с густой чёрной бородой и тяжёлым взглядом в ответ на просьбу некоего Гвидо посторониться и не толкаться так разъярился и выдал порцию таких отборных ругательств, что Гвидо хотел было дать сдачи, но встретился с грубияном глазами, взглянул на его кулаки и немедля передумал. Грубияна звали Руджеро. Глядя на это, я решил по возможности не ввязываться в ссоры, хотя и понял, что на судне без них не обойтись. Кого-то да придётся ставить на место. Но этого Руджеро решил остерегаться.

Накануне отплытия мы с Франческо пошли в церковь, попросили о благополучном плавании святого Николая, покровителя моряков, святого Христофора, раз в его честь назван наш пинас, и святого Эльма. Молиться святому Эльму нам посоветовал один старый матрос в порту.

– Сант-Эльмо – мученик, поэтому он может уберечь моряков от мучений! Вы знаете, как его казнили? Намотали его внутренности на лебёдку, как корабельные снасти. С тех пор он покровитель моряков! Запомните – он даёт знак, что будет буря!

– Как даёт? – удивился Франческо.

– Зажигает свои свечки на кончиках реев и на верхушках мачт. Их так и называют – огни святого Эльма. Просите у него благословения, он поможет. Нам не раз помогал, – сказал матрос, вздохнул и посмотрел в морскую даль. Он чем-то напомнил мне нашего Таддео.

Признаюсь, с первого взгляда я не влюбился в наш пинас. Конечно, имя у него гордое – «Святой Христофор», и со стороны он красивый. Но внутри он мне совсем не понравился, особенно кубрик, где нам предстояло жить. Я не думал, что там будет так тесно и грязно, что будет такой запах. Хотя как ещё может пахнуть в тёмном, сыром и затхлом закутке, где в тесноте живёт множество людей, где полно крыс, тараканов, блох, клопов, мокриц, куда просачиваются запахи тухлой трюмной воды, смолы, дёгтя и серы? Впрочем, смолой провоняло всё судно… Это уже потом, когда я пообтёрся на нём, попривык, почти перестал обращать внимание на эту вонь, тем более что и других забот хватало. А вначале, признаюсь, даже затосковал по жизни на берегу. Но пути назад уже не было, и мне ничего не оставалось, кроме как на прощание смотреть с палубы на вечерний генуэзский порт, на башню, где с наступлением темноты зажигали сигнальный огонь, на дома прибрежных улиц, на склоны гор… Только сейчас до меня дошло, что уже завтра мы надолго отправимся в море, земля исчезнет из виду, а наши жизни будут зависеть от прочности судна, от мастерства капитана и шкипера, от выносливости, от удачи… Нашего капитана звали Ян Доннер, а шкипера – Томас Хоорн.

Но куда мы пойдём, нам не сказали, и никто из матросов не знал. Нам объяснили, что команде никогда заранее не сообщают место назначения. Мы с Франческо не стали особо переживать по этому поводу – всё равно ещё мира не видели, так не всё ли равно, с какой его части начинать.

Нас с Франческо разделили по разным вахтам, поэтому койка нам досталась одна на двоих: пока Франческо стоял на вахте, я отдыхал, и наоборот. Она подвешивалась в самом неудобном месте, у трапа, и, когда ты лежал на ней, на тебя натыкались все, кто шёл мимо, – но места получше заняли бывалые матросы. На большее мы и не рассчитывали – мы же первогодки. В целом к нам отнеслись дружелюбно. Только Франческо подняли на смех, когда он попробовал самостоятельно подвесить койку и привязал её бабьим узлом – ну, обыкновенным: один узелок, другой такой же, и затянуть потуже. На берегу все так делают. А моряки, оказывается, никогда этим узлом не пользуются – он ненадёжен, сам собой развязывается, да ещё и может соскользнуть в самый неподходящий момент… Филиппо, рослый и крепкий, с первой сединой в бороде, отодвинул Франческо.

– Смотри, как надо, – вмиг развязал бабий узел и завязал вместо него другой. Я раньше никогда таких узлов не видел. – Вот, этот не развяжется, и нам не придётся собирать тебя по косточкам.

Все засмеялись. Я взял кусок верёвки и попробовал повторить этот узел, но с первого раза не получилось. Франческо тоже сразу не запомнил. Филиппо поднялся вместе с нами на палубу, где было гораздо светлее и удобнее, и ещё раз медленно показал, как его вязать.