— А имя? — Альтер ткнул себя пальцем в грудь. — Имя ты моё как объяснишь?

— Игра воображения!

Спор затянулся до самого утра, и мы так ни к какому выводу и не пришли. Выходило, что этот дом действительно имеет дурную славу, что он может находиться примерно в той части города, которую я описал по памяти (здесь сложность: Альтер сказал, что слухи каждый раз разный адрес называют), и что в него никто не может войти. А я вошёл и получил вот такой вот подарок. Что от него ждать? Неизвестно, но ничего хорошего, и лучше бы мне сходить в какую-нибудь церковь и начать вымаливать прощения за грехи перед Цейрином, авось сама отсохнет и отвалится. Но это только в том случае, если я переживу встречу с Зарой. На мой вопрос «что будет, если я не пойду на встречу с ней», я получил от Альтера кулаком по голове и вырубился на месте.

Вот такие вот у меня новые друзья — чуть что, сразу в морду дают.

Через сколько я очнулся — без понятия, но отдохнуть я успел. Голова гудела так, словно я неделю снова праздновал свою собственную свадьбу. Все мелкие царапины саднило при малейшем движении, к тому же у меня поднялся жар — похоже, что я умудрился простыть. Вокруг было темно, сыро и холодно, я явно лежал в каком-то подвале. Хорошего обнаружилось три вещи: я не был ни связан, ни избит, во всяком случае, больше чем после ограбления; я лежал не на ледяном полу, а на пусть и не совсем свежей, с прошлой осени, но мягкой соломе; и моя татуировка приятно холодила шею и отгоняла прочь головную боль. Хоть какая-то от неё польза.

Я медленно встал и ощупал сначала себя, затем стены помещения, которые меня окружали. С меня сняли мою куртку и полностью обчистили карманы, оставив в двух тёплых рубахах, штанах и сапогах — всё моё, ничего не заменили. В карманах у меня всё равно ничего ценного не было, но желудок проворчал, что они зря вытащили из кармана рубахи сушёных тыквенных семечек, которые фиг знает сколько пролежали у меня там. Есть хотелось страшно, и проснулся я, собственно, именно поэтому.

Меня поместили в какую-то камеру, вроде тех, где стражники держат заключённых перед тем, как тех осудят и казнят. Я всегда думал, что в подобных камерах очень грязно — зачем вычищать помещение ради того, кто завтра всё равно отправится в Яард? Но здесь оказалось на зависть чисто, даже солома никем не жёванная и не засранная. Я бы снял перед моими похитителями за одно только это шляпу, если бы она у меня, конечно была.

Сколько прошло времени с того момента, как меня вырубил этот подлый крагер? Понятия не имею, но не меньше суток — я голоден как волк, и если они меня продержат здесь ещё хоть один час, то я начну жрать солому. Может, для этого её мне и дали? Я им что — кляча какая, чтобы жрать сено? Хотя, какая разница — раз они её едят, значит, и я не отравлюсь.

Камера была маленькая, как и положено — я мог дотянуться до противоположных стен кончиками пальцев вытянутых рук, правда, до потолка я допрыгнуть не могу, не достаю. Не самая прочная дверь из подгнившей от сырости осины, но сидящая в дверном косяке довольно надёжно. Открывается наружу, так что, в принципе, можно попробовать её выбить плечом. Подогнана она, кстати, плоховато, грубая работа, и через щели я вижу слабо освещённый факелами коридор. Напротив такая же камера, как и моя, но пустая — дверь открыта нараспашку. Справа от неё винтовая каменная лестница наверх, что слева — не видать.

— Эй, есть кто живой? — крикнул я в щель между досками и забарабанил по двери. — Пленник проснулся! Пленник хочет жрать!

Если там кто-то и был, то он затаился. «Издевается», — подумал я, усаживаясь обратно на солому.

Не знаю, сколько времени прошло, когда не никаких ориентиров вроде теней или солнца, то очень тяжело правильно оценить его течение, но я ждал достаточно долго, прежде чем ко мне пришёл какой-то незнакомый мужик бандитской наружности и с фингалом под правым глазом, да сбитыми костяшками пальцев. Он принёс мне скромный обед — разведённое водичкой картофельное пюре, жалкий кусок говядины, на который бы даже собака не позарилась, стакан кислого вина в грубой самодельной глиняной кружке, да два ломтя хлеба. Ни ложки, ни вилки не дал.

— Руками ешь! — прохрипел он. — Разобьёшь кружку — затолкаю её обломки тебе в глотку.

Он не угрожал, он обещал. И я ему почему-то поверил.

— Потом встретишься с ней.

После этого он закрыл дверь, оставив меня трапезничать в почти полной темноте. Тарелка и кружка лежали на полу, и впотьмах я, конечно же, первым ловким движением руки умудрился разлить кислое вино по полу, оставив в стакане его лишь на донышке. Но попробовав его, я об этом не пожалел. Пюре и мясо тоже были отвратными, но зато хлеб оказался на удивление свежайшим и очень вкусным, почти как дома.

Через некоторое время мужик вернулся, забрал пустую посуду и принёс тазик с тёплой и чистой водой. Посветил мне факелом, пока я умывался, после чего повёл меня к лестнице, а затем наверх. Про мою попытку побега или различные выкидоны он не заикался, но я прекрасно осознавал, что это бесполезно — стоило нам подняться из подвала, как я увидел, что в том доме, где я оказался, полно людей самого разного сорта. Тут и какие-то барыги, и громилы-вышибалы, и шестёрки, даже пахан какой-то был. В основном люди, но присутствовала моя знакомая парочка — Альтер и Вьяти, которого бесит, когда его называют «Вьяти». Они поприветствовали меня, словно мы были друзьями, но я сделал вид, что не заметил их.

Деревянный дом, трёхэтажный, явно посреди города где-то, где — без разницы, я всё равно города не знаю. За окнами светло, но судя по алому окрасу соседних домов, сейчас день подходит к концу. Похоже, что я здесь провалялся весь день, но меньше суток. Дом явно не мог постоянно вмещать в себя столько людей, значит, это было что-то вроде временного места сходки членов банды чернокожей женщины. Обстановка не производила впечатления жилого дома, нет ни картин, ни ковров, на различной утвари по всяким углам. Табуреток и стульев и то на всех не хватало. Выйди отсюда все — и дом можно смело без уборки продавать новому хозяину, никто и не догадается, что до этого здесь творилось.