При ударе железом по железу возникал отрывистый резкий звук, от которого у песца непроизвольно захлопывались глаза.

Получалось: удар – морг, удар – морг, удар – морг!

Наконец, Чернышу это надоело, и он убежал на дальний песчаный бугор.

Гарт нагрел воды в ведре, насыпал чуть золы в деревянное блюдо и пошёл на ручей. Там побултыхался, помылся, используя вместо мыла золу, смыл с себя болезнь и усталость. Бодрый и весёлый вернулся «домой» и взялся готовить своё любимое блюдо, холодец из головы и ног оленя.

Сколько возни, пока все косточки очистишь-приготовишь, и варится долго. Но зато и вкуснятина – за уши не оттянешь!

Черныш совсем перестал бояться, сидел рядом, по-кошачьи уложив хвост кренделем, и время от времени выражал своё восхищение громким «Вау!» Гарт бросил ему кусок оленьего уха с толстой бляшкой жира на нём. Черныш жир съел, а ухо пожамкал и оставил: оно, мол, от старого быка, не угрызёшь.

– Привередничаешь, паря, уже и оленина тебе не мясо, а ведь раньше ты и мышами не брезговал! – упрекнул его охотник.

– Вау-вау-вау! – затявкал Черныш. (Мыши – они жирные, мягкие и в любой мороз тёплые. Вку-у-сно. Не то что это жестяное ухо!)

– А куропаточку не желаете, уважаемый?

– Вау-вау! (Кто ж откажется? Только добыть трудно, они сторожкие).

– А как ты насчёт моржатины? Тут, неподалеку, есть. Правда, не первой свежести, но народы вкушают. И ты бы прогулялся. Жирку бы поел, на зиму б запасся, а то тощий такой – смотреть жалко!

– Вау! – печально тявкнул Черныш и сокрушённо потряс головой. (Был уже там, плюху получил от старших, и бургомистр чуть глаз не выклевал. Но мне повезло. Недалеко от тебя целое скопище превкусных костей, с мясом на них нашёл, чем не еда?)

Охотник принялся объяснять песцу действующие на территории России права частной собственности на «кость пищевую», но в один особенно красноречивый момент обнаружил, что слушатель убежал.

Спокойно, хорошо было на душе.

И не хотелось, чтобы день кончался, а хотелось его продлить.

Поужинав оригинальным блюдом – горячим холодцом, Гарт прикрыл кастрюлю досками и пошёл на пляж. Уселся на камень, положил карабин на колени, вдохнул соль морскую.

Лёгкий хиус гнал волну от берега в море, и возле самых скал не было никакого волнения, лишь лёгкая паутинная рябь.

Море. Чайки. Закат.

Черныш прибежал и лёг рядом.

Нерпа показала чёрный нос у самого берега.

За ней проплыл лахтак. Толстый. Между головой и попой проливчик, и кажется, эти части тела плывут отдельно. Наверное, жирный.

Солнышко нехотя погрузилось в море.

Вода вблизи стала чёрной, чуть дальше зелёной у горизонта – киноварь.

Тихо-тихо.

Капает с усов нерпы вода, чайка перебирает пёрышки, рыбка воду плавничком режет.

И слышно, как стучит и замирает сердце.

И слышно, как согласно дышат море и тундра.

И забываешь, что вал прибоя притаился в глубине.

Думал ли Михаил Юрьевич, что его мысли прозвучат через полторы сотни лет в Арктике, на семьдесят пятой параллели?

– Александрос, ты здесь?

– Здесь. Надо чего?

– Нет. Просто не хочется быть одному.

– И мне.

Сашка встал и пошёл вдоль берега. Вспоминал отчий дом, своих сестёр и братьев, детей, друзей, Сережет.

Черныш лёгкими прыжками следовал за ним.

И пусть. Говорят, Бог троицу любит.

К биваку он вернулся поздней ночью. Разобрал крышу, откатил в бочку в сторону, устроил себе постель, положил слева карабин.

Накормил Черныша и забрался в спальник. А «домашняя животная», как говорит Полукарпыч, свернулась калачиком в ногах.

Так и заснули.

Утром раненько Гарт занялся строительством избушки. Надоело непогоду в бочке пережидать. Выстрогал себе деревянную лопату из лиственничной доски и вкопал угловые столбики на площадке размером два на три шага. Обшил столбики с обеих сторон досками, а серединку заполнил подручным материалом: камнями, песком и мхом. За три дня поднял стены чуть выше своего роста, чтобы ходить внутри, не пригибаясь.