В статистике имеется такое понятие, как «представительная выборка», и целые главы учебников посвящены тому, как сделать выборку из множества объектов, чтобы можно было, потом сказать, что выделенные объекты и их количество могут достаточно хорошо представлять всё множество или популяцию по интересующим нас характеристикам или показателям. Однако существует и другой подход, когда выделенная группа объектов или даже один объект называется типичной на совесть и ответственность авторов исследования или описания. В книге используется именно такой подход. Автор полагает, что судьбы его еврейских родственников и знакомых достаточно полно характеризуют (представляют) судьбы советских евреев.

Мой папа Хаим Лайзер (Ефим Лазаревич) Рохваргер возможно родился в 1902 или 1903 году, но был записан в 1904 году, поскольку регистрация младенцев из бедных еврейских семей украинских местечек проводилась партиями, то есть тогда, когда их набиралось достаточно много. Тогда их родители могли вскладчину оплатить проездные расходы и труд «по-русски» грамотного еврея, специально ехавшего, как бы теперь сказали, в районный центр. Часто мальчиков специально регистрировали спустя год, а то и два после их рождения, чтобы они призывались в царскую армию попозже, т. е. немного окрепнув. Впрочем, братья и сёстры Хаима умерли ещё до его рождения, и ему, как единственному сыну, уже не полагалось идти в армию.

В 1978 году моему папе не дали «союзную» персональную пенсию, которую он точно заслужил, а дали значительно меньшую «республиканскую» персональную пенсию. Потом умерла в Риге его любимая сестра Рая Фридман. После этих переживаний в 1979 году у папы диагностировали рак пищевода. Он лёг в привилегированную больницу для «старых большевиков» с паркетными полами и фикусами в коридорах и, самое главное, с чистым постельным бельём и вежливым персоналом, которому мы носили дефицитные шоколадные конфеты в красивых коробках.

Папу оперировал заведующий и одновременно секретарь парторганизации хирургического отделения больницы. Накануне он что-то отмечал и крепко выпил. Поэтому во время операции у него дрожали руки, и он не только надрезал по ошибке папин желудок, но и не зашил надрез. Сам хирург уже на следующий день осознал свою ошибку. Он сказал мне: «подождём неделю, будем надеяться, что может быть, само по себе заживёт. Пусть полежит в отдельной палате». Только на шестой день от кого-то из нянечек я узнал, что в этой больнице в отдельную палату помещают умирающих больных. Через неделю жизни папы на капельницах пришёл врач, покормил папу с ложечки яйцом всмятку и сказал, что надо часок подождать. Через час врач осмотрел больного, измерил температуру и попросил меня сходить с ним посмотреть анализы. В коридоре врач сказал мне: «рана не заживает» и быстро ушёл. Папа был в полном сознании до последнего часа. Он понял, что у него перитонит, и сказал, что не согласен на повторную операцию, потому что его уже «слишком долго и больно колют и колют толстыми иголками». Между тем, повторную операцию, чтобы зашить внутренний надрез, никто ему и не предложил. А ещё папа велел не отдавать хирургу две тысячи рублей, приготовленные заранее для него в качестве благодарности за операцию, – он понял, что его «зарезали» и смирился с этим. За пару минут до смерти в присутствии меня и своей второй жены Любови Анатольевны папа поднял руки и сказал: «Генуся (ласковое еврейское имя моей мамы, Гени), я иду к тебе».

Когда папа увидел на своих ногах синие пятна, он сказал мне, что не надо звать врачей, поскольку он знает, что это такое. А я это не знал и пошёл в ординаторскую. Там врачи и две молодые медсестры сидели вокруг открытой коробки с подаренными нами конфетами и весело о чём-то говорили. Увидев и услышав меня, они притихли и старший по возрасту, врач сказал мне «будьте с ним, никуда не отходите». Затем, явно для приличия, он пошёл со мной, откинул простыню, увидел покрытые сине-бурыми пятнами папины ноги, взглянул в прямо смотрящие на него ясные глаза папы, и сказал мне: «он у вас молодец». Я всё ещё не понимал, что это конец, а папа посмотрел на свои ноги и спокойно сказал: «это конец, это трупные пятна». У меня в голове не укладывалось, что окружающий мир может существовать без папы.

Буквально за секунду перед тем, как потерять сознание, папа обратился ко мне со словами «я буду долго тебе сниться». И действительно, более тридцати лет после смерти моего папы он участвовал в разных совместных со мной делах и сценах, которые мне снились. Сначала часто, а потом всё реже и реже, целых тридцать лет. Иногда во сне я беседовал с папой, и он давал мне полезные советы, которым я потом обязательно следовал. Каждый раз я испытывал во время таких снов ощущение счастья и полной защищённости, а когда просыпался, мной овладевала грусть и сожаление о невозвратимой утрате.

После вскрытия тела, патологоанатом сказал, что мы можем написать жалобу в Министерство здравоохранения на хирурга, который зарезал моего папу. Но мы (Любовь Анатольевна и я) не стали писать эту бессмысленную в советских условиях жалобу. Похоронили папу на Введенском (бывшем немецком) кладбище Москвы, как он хотел, рядом с моей мамой на участке кладбища № 3, куда мы с ним регулярно ходили 28 лет после маминой смерти.

Умер папа в день своего семидесятипятилетия 30-го июля 1979. Моше, который вывел евреев из Египта и получил от Всевышнего Скрижали Завета и Тору, а затем 40 лет руководил евреями в их странствованиях по пустыне, умер в возрасте 120 лет в день своего рождения. С тех пор такое совпадение дней рождения и смерти считается у евреев и христиан особым знаком, которым Б-г отмечает окончание земной жизни праведников и просто очень хороших людей.

Мой дедушка Лэйзер несколько месяцев в году работал на небольшом заводе, делавшем керамические глиняные горшки, тарелки и чашки. Когда заводик простаивал, мой дедушка подрабатывал как скрипач на свадьбах. Вывозя на тачке горячую посуду из ещё раскалённой печи на свежий воздух и потом заходя обратно в печь, Лэйзер обжигал лёгкие. Поэтому он болел туберкулёзом. Впрочем, туберкулёз среди еврейской бедноты был широко распространён. Когда моему папе было четыре года, умер от туберкулёза его отец и мой дедушка Лазарь. Вообще, туберкулёз был в роду Лэйзера и других потомственных керамиков-обжигальщиков наследственной болезнью. И мой папа, и я в детстве лечились от туберкулёза.