Шрифт:
– Что-то идет, Владыка. Это растворено в воздухе. Не месяц, не два. Годы. Три дня назад был особенный день. Я думала прочитать по полету птиц и танцу листьев дни нашего будущего…
– Что прочитала?
Она поднялась, коснулась мягкой тканью ожога на груди – вуаль скользнула по плечу прохладцей. Бугристая метка от солнца покрылась розовой кожей и начала выцветать.
– Птицы сгорели. Листья тоже.
Последний ожог. Кожа зудела, зарастая. Нестерпимо хотелось почесаться – чуть ли не больше, чем спать. Хаос бы брал Трехтелую – в такие моменты о таких вещах разговаривать.
Геката отошла к столику – то ли еще раз перебрать травы, то ли отжать тряпицу. Может, просто хотела спрятать глаза.
– Как знать. Колесница Гелиоса не каждый день падает с неба. Все могло предвещать именно это.
Или три тысячи других дней, столь же неудачных. Что с тобой, Прополос? Чего ты там начиталась по сгоревшим птицам? От твоего холода затухает пламя в очаге, и начинаешь оглядываться по углам – не возникнет ли там тень – метнуть копье в беззащитную спину?
– Зачем ты явилась? – спросил напрямик. – Поговорить о моих снах? Своих предчувствиях? О том, что случится?
Дождался недоуменно-насмешливой ухмылочки тремя кроваво-красными ртами. И низкого, обволакивающего шелеста голоса:
– Я утомила Владыку своими предположениями? Ах, какая я глупая, какая неловкая, вечно не о том заговорю. Нет, я здесь лишь для того, чтобы ты смог достойно подготовиться к встрече с Владычицей…
– Персефона спустится нескоро. На поверхности много работы, – Деметра будет выпрашивать для себя даже мои законные четыре месяца с женой: нужно же обновлять посевы!
Знать бы еще – откуда торжество в ухмылке у Трехтелой.
– Разве я не говорила? Владычица будет в своей вотчине сегодня. Может, через несколько часов. Мне показалось: царица захочет знать о бедствиях, которые перенес подземный мир. Я поговорила с Гипносом: он оказался не против слетать на поверхность. Всего несколько дней, в счет будущей зимы. Великая Деметра пыталась возражать, но Громовержец… Ах, Владыка, разве Гипнос не говорил тебе?!
Я уже не слушал: прикрыл глаза, нетерпеливо впиваясь взглядом в свои владения, отбрасывая с дороги жалобы теней, паленые асфодели, пепел недавних пожаров, отыскивая недоговоренное (в то, что Геката недоговаривает, верилось сходу).
Фигурку в зеленом пеплосе, медленно идущую от входа в сопровождении нескольких крылатых волков из свиты подруги. Спокойно ступающую среди подобострастных теней. Только иногда коротко, нетерпеливо оглядывающую покалеченный мир, выискивающую взглядом привычное…
Черную, несущуюся быстрее стрел Аполлона колесницу и возницу на ней.
Владыка? Угрюмый и Безжалостный? Богатый и Запирающий Двери?
Колесничий, муж, воин, вор…
– Царь мой…
Потом она стаскивала мой хитон: «Царь мой, полмира только и судачит о том, как ты под солнечными лучами и совсем без ничего… Ты обжегся? Признавайся!», пыталась вывернуться у меня из рук, когда я потянул с ее плеч пеплос. Смеялась, слушая мой шепот: «Ну и что, вдруг ты тоже обожглась…» Кажется, асфодели поднимали головки из пепла только слушая этот смех, и на тополях под гарью начинали набухать почки.
Потом она носилась по миру с нимфами, сетовала на то, что мало времени, а на западе много сожжено; рассказывала, что Гелиос не хочет снова подниматься в небо («Царь мой, что-что ты там сделал с этим Фаэтоном?!»), касалась ладонями искривленных стволов ив, копалась в своем садике, принимала слезливые заверения теней в благоговении к Владычице…
И быстрое расставание – «И ничего не скажешь напоследок?» – прощальная ночь, когда можно спать, зарывшись носом в нарциссовый аромат кудрей…
А снов не было.
Отступили на мягких лапах – надеясь вернуться с её уходом.
Сказание 2. О золоте тронов и неудачах заговорщиков
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
Б. Лившиц.
Поступать просто – сложно.
Ходить напрямик – трудно.
Этому, наверное, нужно долго учиться. Наставников нанимать. Платить золотом, годами, кровью, болью…
У меня как-то не получалось никогда, даже если пробовал. Привычно сворачивал на обходной путь, пер через буераки, продирался нехожеными тропами, петлял, лишь бы не выходить на широкую, понятную, простую дорогу.
Раз вышел, правда, так вышел, а потом…
Потом – это мое теперь.
Передо мной на черной поверхности Амсанкта плавают выборы. Легкими рыбками всплывают со дна. Воздуха в легких все меньше, и не хватает памяти, чтобы выливать – прозрачностью в черноту, поэтому прежде, чем прикрыть глаза и выживать, вытискивать из себя воспоминания, как последние соки из виноградного жмыха, я оцепенело слежу за игрой выборов в недвижимых водах.